XIII
O Modelo
Модель
Срочные дела вызвали меня в Португалию. Скульптор задержался
в Италии. Вернулся в начале лета. Леонардо вернулся из итальянских земель в
земли португальские, которые были сёстрами его солнечной юности, сёстрами по
свету неба, по зелени лугов, по очертаниям садов, по округлости лёгких холмов,
по улыбкам приветливых лиц, по искреннему поведению людей, но не были сёстрами
по блеску артистической чувственности, которая, он видел это, зажигалась в
тосканских глазах пред красотой линий, цветов, ритма.
Он вернулся. Его дух ещё был взволнован пережитым экстазом
искусства и веры. Он носил в себе ясный и сильный голос эстетических и святых
идей. Теперь поглотившей его мечтой было создание образа, как он задумал: в
прекрасном теле – божественный Иисус. И в этой художественной задаче кроме
мистического намерения понравится самому Иисусу, было высшее обязательство
выполнить заказ, который так настойчиво делала ему мать. Он был уверен, что и
после смерти её живая душа с трепетом и тоской ожидала выполнения обещания. И
он бросился в работу.
Но прежде всего ему было нужно найти модель, которая бы
снабдила его прекрасными линиями, красивыми формами, красивыми пропорциями, и в
которой бы просвечивало естественное выражение человеческой доброты, весёлой и
простой, чтобы она давала возможность создать небесное выражение, которое он,
верящий, уже видел в своём восхищённом воображении, которое он, художник, уже
набросал в своём чистом представлении. Эта модель была для скульптора как закваска,
как семя, которое потом вырастет в цветок, превратится в урожай, как холм,
взобравшись на который мы видим, различаем то, что до этого лишь создавали в
своём воображении – и забираем это в себя; наконец, эта модель представляла
собой последнюю земную точку опоры, от которой художник начинал свой полёт к
небесам… Модель содержала суть, которая вдохновляла. Модель побуждает и
освещает.
Скульптор говорил:
- Перед моделью мы должны останавливаться с почтением;
потом, проверять её с осторожностью, изучать её, проникать в неё, и, наконец,
склоняться над ней, размышляя о красоте, которая есть в ней.
Обладая дисциплиной взгляда, Леонардо также (следуя Ренуару,
который писал, что модель сподвигла его на такие вещи, на которые он не отважился
бы, если бы не было реальной модели) нуждался в материальной опоре.
Мне нужен семитский тип для анатомической модели.
Скульптор искал мужчину лет тридцати с идеальными
пропорциями и выраженными формами («он должен поражать», - говорил он по-французски
по своей застарелой привычке везде вставлять французские фразы и слова), в
которых бы был виден идеальный рисунок и выражалась бы крепость.
Тонкий нос с орлиной линией, большие глаза с остановившимся
взором, как будто он смотрит внутрь себя, а под тенью ресниц в таинственном
блеске волшебных глаз живут миры идей. Полуоткрытый рот, из которого наружу
исходит слово, являющееся продолжением внутреннего слова, которое он несёт в
себе, чтобы размышлять в диалоге. Девственная бородка – первая борода, которая
вырастает в отрочестве и навсегда остаётся мягкой, лёгкой, пушистой, которая бы
начиналась достаточно низко на щеках и под нижней губой, открывая доброту лица,
волевой подбородок, показывая весь рисунок губ под короткими усами, позволяя
видеть, как произносятся слова, которые ложатся на сердце и в открытую душу.
Леонардо поднимался и снимал со старого комодика из вощёного
дерева виньятику с полированной железной отделкой маленький бронзовый бюст
римского отрока:
- Борода, как у Луция Вера.
- А руки?
- О, руки!
И скульптор поднимал свои, тряс ими, как будто проветривая,
как будто взлетая…
Я ответил за него:
- Они должны быть очень стройными, выразительными,
духовными.
- Как ты угадываешь меня!
- Потому что я думаю, как ты: после глаз, именно руки у
человека наиболее выразительны, они обладают наибольшей характерностью.
- Они сама душа… в пластике! – заключил Леонардо.
Было очень трудно найти человека одновременно с таким телом
и нежным, светлым выражением сверхчеловеческого.
Где найти его? – спрашивал скульптор.
Я рискнул предположить:
- Может быть, среди добрых, простых и… неизвестных?
- А почему не среди смиренных, страдающих, отрекшихся от
себя? – спросил Леонардо.
* * *
Мы начали искать там и тут, здесь и там модель мечты
скульптора. Много раз я ходил вместе с Леонардо на эти поиски. Мы ходили по
улицам и площадям Порту в то время, когда большинство людей выходят на солнце,
устав от своих ежедневных сражений. Любопытное, живописное и утопическое
усердие ходить среди городской толпы, щегольской и вульгарной, плебейской и
грязной, некрасивой и эгоистичной, среди обычных душ, проходящих мимо нас,
поглощённых своими делами, тщеславием, скудными суждениями – ходить среди них в
поисках Идеала! Некоторые прикрывались улыбками, скрывающими ненависть, другие
маскировали смиренным выражением гордость и надменность: сколько их, во всём
старающихся быть не такими, какие они есть!
Ложь! Ложь!
Так ходили мы по этим улицам и площадям в оживлённые часы
беспорядочного, кружащегося, изгибающегося движения, оживлённые среди грубых душ,
безразличных к духовной жизни; ходили так и искали выражение высших чувств и
мыслей! И что нашли? Жизнь ежечасно банальную и рабскую. Взор, охваченных
печалью, грубые взоры бунтовщиков, взор недоверчивых, нетерпеливый взор
отчаявшихся, жёсткий взор злых, слепой взор безрелигиозных; и редко добрый
мягкий взор, и совсем редко святой взор.
Утопические путешествия!
Какой контраст! Мы, влюблённые в идеал, живущие мечтами с
сердцами, открытыми к небесам; они, униженные полуправдой городов, думающие
только о себе, пережёвывающие в себе ежедневную жизнь, жизнь привычную и
многословную, жизнь мелкую с мелкими вещами, в то время, когда не погружены в
сладострастие своих грехов, совершённых или только замысливаемых.
Как тела – какие ничтожества! Раса уменьшается на глазах. Очень
редко мы встречали правильные формы. Везде
средние типажи, согнутые спины, впавшие груди, непропорциональные члены,
неэлегантная походка, бритые лица, бедные модели. Что носы, что рты, что
подбородки! Напрасно в этой толпе мы искали след, искру нужного нам прекрасного
и доброго выражения.
Несмотря на это признаю, что более художественно
взыскательному взгляду Леонардо было легче находить доброе. С удивлением я
видел, как скульптор отмечал и собирал там и тут то или иное выражение
моральное, высшее, открытое, с красивыми линиями:
- Заметь: этот прекрасный рот справедлив.
Или:
- Эти красивые глаза склонны к добру.
Странно!
Тогда я объяснял себе самому, что видение этих нравственных
следов лирическим художником имело своим корнем форму и нежность, а также
свойственную ему доброжелательность, благодаря которым он сопрягал физические и
нравственные черты. С другой стороны, я объяснял себе это так, что он выводит
из красивых форм красивые души, или что его природа, расположенная к Добру,
легко переходит к Красоте – всё это говорило о чистоте его души.
Раздумывая о том, что с первого взгляда нам кажется
отталкивающим, он сказал мне однажды:
- Кто нам сказал, что в этих масках, которые нам кажутся
безобразными, не будет красоты? Кто знает? Друг мой, надо исследовать медленно,
копать глубоко. Мы не должны поддаваться внешним проявлениям, будут они
хорошими или плохими, уродливыми или прекрасными. В конце концов, нужно искать
красоту и в несовершенстве.
И его по самой своей сути прекрасная душа внушила мне
уважение.
Обобщая этот урок, я сказал сам себе:
- Мы должны смотреть на всё с лучшей стороны, и даже в зле
искать добро.
Но и после многих дней поисков скульптор не встретил того,
кто был ему нужен.
* * *
Тогда Леонардо захотел посетить камеры и тюрьмы – темноту и
нищету!
- Кроме глубокого сострадания и милосердия, что могут
сказать тебе мрачные и косые взгляды озлобленных, угрожающие взгляды
мстительных, недоверчивые взгляды упрямых, тупые взгляды аморальных, взгляды,
губы, остановившиеся лица тех, кто сознательно скрывает тайные замыслы, которые
на проверку окажутся невежественной глупостью?
Но Леонардо, кротко возразил мне:
- И не будет в этих темницах невинных душ, которые страдают,
отринутые человеческой несправедливостью?
- Романтизм! Когда придёшь туда, ты не встретишь в этих
шайках убийц, воров, злодеев ничего кроме ненормальных голов: скошенные лбы,
узкие черепа, бульдожьи челюсти, большие подбородки, как будто листаешь атлас
Ломброзо.
- Характер! Характер!
- Да, но тот, который призван к преступлению. Ты не
обладаешь свирепым испанским характером или сильным немецким, как Грюневальд,
например, который писал своих Иисусов с головами бандитов. Ты португалец из
Миньо, рождённый среди зелёных небольших лугов, пашен, золотящихся на солнце.
Сила веры порождает силу выражения. Вера в тебе мягкая, мягким, посему, будет и
твоё искусство.
И мы вновь стали искать среди несчастных, там и тут, близко
и далеко, среди здоровых тел и добрых и простых душ.
Однажды днём, внизу, на углу улицы Моузиньо да Сильвейра и
переулка да Баньяриа мы оба одновременно повернули головы и увидели молодого
мужчину, высокого, худого, который продавал ваксу, выкрикивая:
- Две за пять сентаво! Распродажа, распродажа!
Какая красивая голова и приятное лицо! Лоб, нос, щёки –
очень тонкие линии. Тёмнорусая, мягкая, кудрявая борода; а карие глаза,
окаймлённые густыми ресницами, просили о милости. Рваная одежда: ниточка
галстука на грязной рубашке, брюки, порванные на подшивке и на коленях, из башмаков
торчат пальцы, а изрешечённая с опустившимися полями шляпа высоко сидит на
всклокоченных волосах. Несчастный человек!
Мы подошли. Купили коробочек с ваксой. Заговорили. И через
некоторое время мы уже втроём сидели в грязной пивнушке на Баньяриа, где плохо
чувствующий себя Венансио (так его звали) жадно набивал живот жареной бакаляу с
картошкой: было шесть часов вечера, а он ещё не ел!
Он поел и рассказал нам о своей печальной жизни, где
несчастья шли одни за другим!
Он родился в районе Валонго[1].
Его мать умерла рано, но он с 6 до 11 лет ходил в школу.
- Я умею читать, хорошо пишу.
Но потом его отец сошёлся с другой женщиной и больше никогда
не желал знать сына.
- Сеньор Кардозу (кем приходился ему этот сеньор?) устроил
мне отправку в Бразилию.
В Рио-де-Жанейро он нашёл работу на продуктовом складе. Носил
сумки, мешки, коробки
- За счёт сеньора Гонсалвеша (Кто это?) ходил с прилавком на
спине в Копакабану, Ларанжейрас, Ботафого.
За несколько лет он собрат шесть тысяч эскудо, но заболел
зобом и потратил на операцию и сестринский уход все деньги! Венансио излагал
все эти несчастья покорным и спокойным тоном, с болезненной улыбкой и красотой
спокойствия.
- А потом?
- Я затосковал! Потерял силы. Пусть уж будет, как будет, но
на моей земле!
- Не работал?
- Меня быстро забрали в армию: пошёл в солдаты на 15 месяцев
и один день.
Работал в магазине скобяных изделий, но хозяин обанкротился.
Стал грузчиком на вокзале в Моншике. Это было летом. Всё пересыхало!
И он, достаточно слабый, не мог вынести этого африканского пекла!
Был помощником на кухне в гостинице на улице ду Лорейро. Без
всякой причины повар – грязная скотина – выпинал его на улицу.
- Я был весь в синяках!
Вернулся в деревню и начал продавать сардины:
- Свежие! Свежие!
Он вставал в ночи, чтобы сесть на дороге Пенафиел к
погонщикам мулов из Порту. С корзинами на спине с рассвета до заката обходил
четыре района:
- Свежие! Свежие!
Кто-то покупал, но большинство закрывали двери.
- На этой работе я надорвался, - говорил он, покорно
втягивая голову в плечи.
И снова он в Порту, несколько месяцев был без работы.
Беспросветная нищета!
Теперь продаёт ваксу за комиссию.
Никто не покупает. По несколько дней не ем!
И несчастный Венансио, израненная болью душа, смотрел на нас
своими поникшими, печальными, добрыми глазами.
Он вызвал в нас жалость.
Мы поможем тебе. Что ты лучше всего умеешь делать?
- Работать в огороде и помогать на мессе.
На следующий день в Бонфим Леонардо одел его с головы до ног
и спросил его, не хотел бы он служить моделью.
- Если гожусь…
- Годишься. Хочешь?
- Как не хотеть!
- Но нам придётся уехать.
- С сеньором Леонардо пойду хоть на край света!
* * *
Я сказал скульптору:
- Теперь уединяйся и работай.
- Я уеду из Порту. Хочу быть вдали ото всего и ото всех.
- Куда поедешь?
- В Фалперру. Уже организовал комнаты в старом нежилом
монастыре.
- Провиденциальное совпадение! Знаешь, кто там сейчас?
- Нет.
- Падре Амарал, дорогой доминиканец, с которым тебе так
нужно поговорить. Великолепно! Пойду напишу ему и порекомендую ему тебя.
Я был уверен, что скульптор, модель Венансио и слуга Мануэль
через несколько дней отправятся в Брагу, а оттуда в Флаперру, где обоснуются в
старом францисканском монастыре, уединённом уголке для монахов, поэтов и
художников; на той вершине, откуда телесные глаза смотрят до земного горизонта,
откликаясь на зов Красоты Природы, а глаза души отправляются вплоть до границ
небес, откликаясь на призыв Бога.
a tua saga prossegue...
ОтветитьУдалить