II
«Португальский
Рим»
Леонардо
родился в Браге и жил там до двадцати лет на улице Святого Марка в маленьком
доме, состоящем из магазина, где работал его отец, и надстройки, где с
парадного входа была гостиная, с черного - комнаты и кухня. На фасаде дома меж
двух окон с гильотинами, опускающимися на толстые карнизы, была сделана
застеклённая ниша с изображением Богоматери с младенцем Иисусом на руках, перед
которой каждую ночь зажигался масляный светильник – древнее почитание,
переходящее от отца к сыну.
Отец
его изготовлял изображения святых, как это делал его дед и другие предки –
известные скульпторы, которые создавали фигуры для старых капелл в санктуарии
Bom Jesus do Monte, оставили после себя изображения в храмах Браги, монастырях,
разных белёных часовнях, стоящих посреди рощ, освящающих холмы, и с высоты этих
холмов являющие светлое благословение соснам, каштанам, дубам, грушам и лугам
смиренного Миньо, зелёного, цветущего, вежливого и религиозного.
Санктуарий Bom Jesus do Monte
Сеньор
Жуау да Роша – Жуау «Сантейру» (таким было его прозвище) – был человеком
плотного телосложения, широкоплечий, грудь колесом, густая борода, суровый
внешний вид, но в жизни живой и весельчак.
Он
любил послушать хорошую историю, отпустить хорошую шутку. Когда он рассказывал
смешные случаи, его лицо становилось красным как перец, сверкающим от
удовольствия, а его глаза моргающие, влажные, плутовские и озорные – смеялись,
смеялись до весёлых слёз! А какая буря ужимок и жестикуляции: это был праздник
и фейерверк! Его шутки переходили из уст в уста, прозвища, которые он давал
всем, резкие замечания, которые он утаивал от тех типов, к которым питал
отвращение, – были великолепны.
Веселый
зритель собственных комедий, он шумно потирал руки и был доволен, когда видел,
как сердятся пьяницы.
Он
был юношей до самой старости… И даже его терпеливая спутница не выдерживала,
бедняжка, в молчании она глотала солёные слёзы! За исключением этого недостатка
Жуау «Сантейру» слыл человеком верующим, добрым, любезным – даже тут!
Сеньора
Мария даш Дореш, мать Леонардо, была святым созданием, смиренным, со скромной
гладкой причёской, с пробором посередине, с атласной кожей на мягком узком
лице, с абсолютной простотой в обращении и бесконечной добротой в прекрасных
глазах. Всегда в темном платке, покрывавшем её косы, мягкая шерстяная шаль на
покатых плечах, черная длинная юбка, доходившая до самых туфель без задников;
обычной её позой были сложенные одна на другую руки на ввалившемся животе, чуть
наклонённая голова и смиренный взгляд снизу вверх.
С
детства она жила в церквях. Какое наслаждение – пение мессы, «многая лета»,
прекрасная проповедь!
Когда
она была подростком, на неё произвела огромное впечатление одна фраза,
услышанная ею ночью на Троицу, принадлежащая иезуитскому миссионеру Радемакеру,
выраженная красноречиво его простым языком:
-
«Каждая мать должна растить детей для Бога».
Падре Карлуш Радемакер
Полная
невинности, она вышла замуж очень молодой, в девятнадцать лет.
Когда
у неё родился сын, она дала ему имя деда по матери (продавца зонтиков на улице
Святого Марка) и, помня высказывание Падре Радемакера, присоединила к нему
прозвище «Богоданный» («отданный Богу»), назвав, таким образом, дар, который
она, начиная с этого времени, дарила ему, Господу.
Она
рано начала учить сына христианскому учению, рассказывать ему о его
обязанностях перед Богом и перед людьми.
Мальчик
рос, и с самого начала главной мечтой его благочестивой матери было, чтобы её
сын решил бы стать падре.
Она
часто говорила директору «Благочестивого общества Дочерей Марии»:
-
Больше всего я бы хотела, сеньор Падре Луиш Гомеш, чтобы после того, как я его
благословила, как мать, он бы меня благословил, как священник.
- И
в последний час чтобы исповедаться сыну, как это сделала мать Святого Франциска
де Сале, - добавлял, улыбаясь с нежностью, добрый священник.
-
Бог слышит вас, сеньор Падре Луиш.
Детство
Леонардо проходило либо в магазине отца среди полок, заставленных пыльными
гипсовыми изваяниями, изображениями Иисусов, Богоматерей, Сердец Иисуса и
Марии, разных святых, всё в беспорядке, на полу, покрытом стружкой кедра,
красного дерева и каштана от обтесанного топорами, скребками и стамесками
дерева; либо в доме рядом, со стенами, расписанными набросками, сделанными
кистью дяди Педро, раскрашивающего творения своего брата, которые он покрывал
цветами яркими и блестящими, как фаянсовая глазурь!
С
самого детства Леонардо проявлял склонность к созданию вертепов и украшению
капелл, используя для этого то, что было у него под рукой. Сооружая троны, он
делал их из пустых катушек из-под ниток с бумажными цилиндрами, изображающими
свечи, и из пустых свинцовых чашек из-под свечей, купленных у «Жозе, у которого
есть всё» - маленького карлика, сухого, как солома, С резким еврейским
профилем и чёрной бородкой, хищными и смуглыми руками, думающего только о своих
интересах, всегда продающего, всегда торгующегося, который покупал всё за
копейки, и приобретя пучок травы продавал её за десять рейс под видом чистого
мёда!
Его
магазинчик подержанных вещей был «блошиным рынком» - пыльная лавка старьёвщика
с тысячью вещей уже послуживших, поломанных, порванных, испорченных, которые
уже не годились ни для чего, которые не стоили уже ничего, если бы их вынести
наружу, но которые иногда искали, и в этот момент они были необходимы.
Благочестивая
мать давала сыну тайком рельефные патаки, чтобы он смог купить бумагу у
свечников на улице Nova de Sousa. Малыш расцвечивал тогда трон расписной капеллы цветной
бумагой и украшал золотой и серебряной бумагой. А сеньора Мария даш Дореш,
скрестив руки, ласково наклонив голову, как Богоматерь в Благовещение на
средневековых картинах и иконах, стояла с блаженной улыбкой любуясь творениями
сына, захваченного полностью благочестивыми вещами.
Арка Новых Ворот и улица Nova de Sousa
Рано
поутру она ходила слушать мессу в церковь Ремедиуш или Санта Круж; затем
сопровождаемая служанкой Розиньей («тётей Понсией») она отправлялась на Кампо
душ Тоуруш за покупками для кухни: кочан капусты, репа, пучок моркови. В
определённые дни она ходила в мясную лавку и в «Альфандегу», которая была
местом торговли рыбой.
Рынок Браги
Хозяйственная, она проводила все святые дни в домашней
работе; любительница порядка, её самым большим удовольствием была идеальная
чистота. «Жена-сокровище» она делала всё, что могла, чтобы её дом был полон,
как яйцо, всего самого необходимого. И всё ей было мало! Соседки говорили:
-
Дом жены Сантейро – как игрушка!
Но
когда расхваливали её труды, она скромно отнекивалась:
-
Это просто чистая рухлядь…
По
поводу всегда начищенного пола Роза-Лотошница говорила:
-
Его можно облизывать!
Не
будучи скрягой, она копила по пять рейш. Отказывала себе в тысяче вещей, чтобы
у неё была её мебель, её посуда, её кухонная утварь.
- В
тяжёлые времена я не люблю просить никого ни о чём. Хочу иметь дома всё
необходимое.
И у
неё всё было. Комод из дерева виньятику был заполнен белым бельём (простыни,
подушки и подушечки, покрывала и полотенца), к которому не прикасались.
-
Это, если заболею, - говорила она.
Всё
аккуратно сложено, пахнущее лавандой. Рядом покрывало из дамаста и скатерть для
процессий; полотенце для алтаря, чтобы постелить на столе и положить на него
пасхальный хлеб перед аббатом в день Пасхи, или, когда Господь входит в дом.
Белое повседневное бельё лежало в кожаном сундуке с желтыми гвоздями. Разная
посуда, среди неё большой поднос и большая супница для сладких гренок и
рождественского формигуш. И, конечно, был и классический латунный таз для
мармелада из айвы или для «аррош досе» в праздничные дни. И разные сковородки и
котелки, потому что сеньор Жуау Сантейру любил закуски и хорошие перекусы.
Очень
строгая к себе самой, внимательная к своему долгу чести реальному и кажущемуся,
она настолько заботилась о том, чтобы не дать повода для людских сплетен, что
во время длительного отсутствия мужа, сеньора Мария даш Дореш хранила во
внутреннем кармане своей нижней юбки из красной фланели с бархатной черной
тесьмой в ящичке ночного столика золотое сердце, и с наступлением темноты,
зажигая лампы, закрывала ставни на окнах, так как (так она думала) могло
показаться дурным, что в отсутствии мужа её бы видели наряженной, в украшениях
или болтающей с разговорчивыми соседками.
Она
ложилась с курами сразу после ужина; однако перед этим она читала вместе с
сыном и старой служанкой Розой молитвы короне Богоматери и похвалу Богоматери,
заканчивая эти вдохновенные молитвы обращениями к родственникам, ушедшим к
Богу.
В
дождливую зиму в сыром и печальном городе воцарялась тяжёлая тишина длинных
ночей. В мертвые часы на пустынных улицах слышался только гортанный голос
продавца «Слова», католической газеты города Порту, который приезжал в Брагу на
ночном поезде. Но скоро и голос растворялся, удаляясь вверх… И ночная улица
оставалась в молчании под тусклым дождём. Но если ветер дул со стороны Вианы,
то были слышны горны и барабанная дробь на Кампу да Винья – играющие сбор –
звуки, которые взрывали воздух, как будто резкий ветер проходил сквозь
коралловые заросли.
Сеньора
Мария даш Дореш укладывалась в кровать и засыпала тут же. Сеньор Жуау «Сантейру»
в это время шёл прогуляться немного до больничной аптеки, в глубине которой всю
ночь играли в азартную карточную игру суэка «Падре Наши». Там было четыре
участника и четыре зрителя. Они менялись когда пара участников получала
«капюшон» или «пробку». Всё сидели в дружеском кругу вокруг стола, в отличном
настроении и улыбались:
-
О, идите сюда, идите сюда играть с нами! – и, довольные, шумно потирали руки.
Но уже очень скоро они начинали проявлять первые признаки скрытого
недовольства, а под конец высказывать и прямые упрёки, по-отечески улыбаясь
нетерпеливым партнерам, который получали «капюшоны» или «пробки». Настроение
портилось раз от разу. И вот уже звучала громкая раздражительная брань
(«давай!», «вперёд!»), бросали друг в друга несдержанными грубыми
ругательствами:
-
Осёл! Почему не положил червей? Просвистел всё!
Или:
-
Ну, и зачем ты оставил у себя козыри? Тебе зубы удалили? Отлично. Теперь можешь
тушить их с картошкой!
Или
ещё:
-
Этот валет пик был самым нужным. Если бы ты положил его на стол, триста
миллионов чертей! Настоящая скотина!
Лица
налитые кровью, бешеные взгляды, скрипящие зубы, смотрят друг на друга как
разъярённые коты, стучат кулаками по столу, покрытому старым пледом.
- Хочешь
посмотреть?
И
тут же другой внезапно:
-
Знаешь, что ещё? – и высовывает язык.
Слышатся
другие оскорбления. Кулаки тычут в лицо, изрыгаются злобные угрозы. Чтобы небо
и земля упали!
В
конце концов, накрывшись судорожно пледами или закутавшись в испанские плащи,
они быстро уходили прочь, ругаясь и ворча, не попрощавшись. И оставались такими
упрямыми и несносными до следующей ночи, когда вновь в хорошем настроении,
дружелюбные и улыбающиеся, потирали руки (идём туда, идём туда) начинали играть
вновь в дорогую им суэку. И этим искусством эти взрослые мужчине заполняли свои
ночи в Браге, столь невинно… и грубо!
*
Брага
в те времена ещё была пропитана священным духом, который её освятил как «Португальский
Рим» (хотя никогда и не видели здесь «вечного города»), считаясь самым
милосердным городом королевства. Монастыри Ремедиуш, Консейсао, Терезиньяш,
Пенья, Таманка сохраняли ещё последних настоящих монахинь; а богадельни das
Conver-
tidas,
da Caridade, das Beatas de Santo António, давали приют бедным и стыдливым
женщинам, которые скрывали свою бедность во мраке келий с деревянными полами и
дырявыми крышами, из дыр которых по ночам выпархивали летучие мыши.
Площадь Ремедиуш и Больница Святого Марка
Здесь
был мрак со стороны нового города, с его дверями, арками и калитками, зажатыми
дворами, прямыми улицами, кривыми и душными переулками. Со стороны старых
имений благородной архитектуры шестнадцатого столетия - os dos Falcões,
Cunha-Reis, Enfias, Madre de Deus, Hortas, Lopo do Tanque – большая часть домов
сохранила окна с гильотиной, низкие, с квадратными стёклами, подвешенные сверху
на сильно выступающих карнизах, которые служили и занавесками;
сохранялись в некоторых домах также и монастырские черты в виде жалюзи и
окошечек, через которых можно было подсматривать за чужой жизнью. У людей на
улицах преобладала темная одежда из национальной ткани, купленной в магазинах
на улице Соуту, сутаны многочисленных священников – в чёрных пятнах, испанские
плащи, и редкие синие многослойные пальто из капитанской ткани. Женская одежда
была в основном провинциальной; встречался то на одной, то на другой старой
акушерке старомодный бурый кружевной шарф из потёртой шёлковой саржи – остатки
древних обычаев.
Португальская женщина конца 19 века
Множество
колоколов и колокольчиков на множестве башен играли ежедневно в своё время
“Аве-Мария”, “ Полдень”, “Троицу”; громко звонили по покойникам, звали к
мессам, призывали на праздники, приглашали на хор. Кроме этого некоторые по
вечерам вызванивали “Раны”, другие ближе к ночи “Души”, а в некоторых случаях
повторяли резкую “Агонию”. В день поминовения усопших бывали моменты, когда
колокола всех колоколен Браги играли вместе, создавая похоронный и разнородный
гул. Некоторые семьи покидали город и уезжали в деревню в свои летние дома в
пригороде.
Ночью
на пустынных улицах газовое освещение было нежным и печальным.
Ещё
не исчезла удивительная практика, когда в глухую ночь на улице ду Соуту
молились по чёткам от дома к дому. Женщины и служанки в плащах,
закрывающих голову, сидели на корточках на пороге балконов или на подоконниках
окон, выходящих на улицу, и тихо произносили в плотную и чёрную ночь свою половину
“Отче наш” и “Богородица, Дево”, так, чтобы их было слышно соседкам в доме
напротив или в доме рядом, которые оттуда им отвечали другой половиной “Отче
наш” или “Богородица, Дево”. И на темной улице стоял печальный гул: так в ночи
чёрной и тихой шумит ветер в кронах деревьев.
По
субботам ночью из маленькой капеллы Сеньора де Торре выходила группа верующих c
древними лампадами, освещающими тусклым светом квадратный флаг на почерневшей
доске. Колокольчик хрипло позванивал то тут, то там. И угольно-черное пятно
почти бестелесных верующих двигалось по грешному и покрытому тенью району
Травессаш, жалуясь в торжественной и светлой молитве Пречистой Богоматери.
Тут
были простые священники, такие как старенький и неприметный капеллан церкви да
Лапа, в рясе и треугольной шляпе, согбенный и опирающийся на свой посох,
смиренно и благочестиво склонявшийся перед каждым большим подсвечником со
свечой, освещавшим на городском гербе, учреждённом муниципальными властями
Браги, почитаемую фигуру Пречистой.
Церковь да Лапа
Неожиданно
падали с каких-то колоколен печальные и ритмичные звуки, вызванивающие «К
душам» и все принимались молиться о тех, кого Бог унёс от них. Сверх этого, в очень
тёмные ночи, с сильным дождём и воющим ветром – «ночи воров» - говорили, что
благословенны будут те, кто заберётся на финиковую пальму во дворе (дерево
судьбы…), чтобы оттуда голосом далёким, заунывным суеверно провозгласит «уход
душ»[1],
чтобы те, кто слышал бы этот голос печали и жалоб, вспомнил бы «благословенные
души», страдающие на суде чистилища.
В «воскресенье
Крестного пути»[2] “Святые Пути»[3]
начинались в полночь: тёмные группы людей, мужчин, закутанных в плащи, и
женщин, накинувших капюшоны на голову, пересекали в процессии улицы и улочки,
превращённые в «Путь скорби», чтобы вести к «Остановкам»; перед этими «Шагами»
молились голосами такими плачущими, такими жалостливыми, такими разрывающими
сердце в криках души («Господи Боже, будь милостив!») как будто бы город
опустошала чёрная бубонная чума, и смертность была бы разрушительной, а горы
непогребённых трупов воняли бы и были раздираемы собаками, чуявшими гниение
воющими зловеще!
Процессия
в этот вечер несла перед собой высокую хоругвь на большом шесте, которую
держали фарикокуши, босые люди, с закрытыми капюшонами лицами[4],
одетые в фиолетовые туники, опоясанные веревками из испанского дрока, из
которого также была сделана и корона на головах покрытых капюшонами
заключённых, на которых две дырки в районе глаз были подобны внушающим ужас
огромным орбитам черепа. Сразу за ними шла темная шуршащая шёлком юбок по
мостовой машина, повторяющая свою назойливую монотонную мелодию, призывая к
покаянию нераскаявшихся грешников; и старинный тромбон[5]
из блестящей меди, символизирующий фанфары Страшного Суда в Армагеддоне,
издавал свои пронзительные и тягучие звуки…
Тяжеленный штандарт несли фарикокуши, выбранные среди самых сильных,
которые как несущие ведущую хоругвь должны были изо всех сил вырываться из
первых рядов (шесты наготове в могучих руках, напряжённые мускулы на ногах, обнажённые
ступни, упирающиеся в камни лестниц) под арками и при входе во врата Сау Жуау
ду Соуту[6].
Фарикокуш
По обе стороны длинные и молчаливые ряды братьев из Санта Круж[7]
в фиолетовых плащах без рукавов[8],
а посереди улицы покаянные белые одеяния, в левой руке крест, поднятый выше
головы, в правой плети с узлами, которыми они стегали свои обнажённые и
измученные плечи и спину. Другие были отягощены тяжелейшими цепями, и были ещё
и те, кто носил кандалы, ошейник и цепи, с привязанными к ним кирпичами которые
тащились со скрежетом по уличным
каменным плитам.
Под носилками со статуей Христа, несущего крест[9],
кающиеся женщины на коленях; по сторонам от фиолетового, обшитого галунами и
усыпанного золотыми звёздами балдахина, шли братья с тяжеленными фонарями из
серебра, а позади, оркестр из восьми человек шел, играя похоронный марш. Была
охрана из военных. На колокольнях повсюду, плакали колокола…
В памяти всех была жива «Процессия огоньков» [10],
темная и печальная, как похороны, идущая впереди устрашающей группы мстительных
драчунов, закутанных в плащи и шарфы, сокрытых чернотой ночи, которые кидали в
бледные от страха лица жителей, смотрящими на процессию из окон, бессовестную
клевету, грязные, трусливые и безнаказные намёки, которые ранили боязливые
души.
И маленький Леонардо, живя в этих потёмках, дышал одним
воздухом с этими паломниками, которые пропитывали его душу этим безумным
католицизмом, новоначальным и узким, неуверенным и неясным, закрывающим ум,
запугивающим душу и парализующим волю.
***
Не имея братьев, Леонардо был баловнем любящей матери,
которая с утра до ночи и с ночи до утра жила для него, стерегла его, тряслась
над ним, баловала его. Леонардо тоже её обожал. Его мамочка!
Благочестивейшая Мария даш Дореш рано привела сына к
исповеди и к причастию. Как она и обещала Святой Троице, она нарядила его в ангела
для процессии Богоматери ду Карму. Силва Брага, судостроитель, её сосед одел
его как францисканского монаха: грубый плащ, капюшон, верёвка с узлами и
сандалии. На голове была выстрижена
тонзура Святого Антония, которая шла от уха до уха и от лба к затылку.
Леонардо ещё носил короткие штаны и плохо читал молитвенник,
но уже помогал во время мессы в церкви Санта Круж, церкви больницы душ
Ремедиуш, которые находились рядом с улицей святого Марка.
На этой же улице жил Мануэль «Оловянщик» - или Мануэль
«Христа». Ещё малышом, но уже очень наблюдательным, Леонардо останавливался
перед окном скромного скульптора, задерживался посмотреть сквозь него: вот
добрый человек, смуглый и жёлтый, как аскет, редкая и белая бородка, очки с
толстой металлической оправой, сидевшие на кончике острого носа, полупрозрачные
руками святого, гравирующие и полирующие своих Иисусов из золота, серебра,
латуни, всегда одинаковых (и всегда разных…), которые выплавлялись в трёх типах
форм: для ночного столика, чтобы носить на груди, для четок розария.
Эти нежные образы прекрасных Иисусов навсегда
выгравировались в мозгу малыша Леонардо Богоданного.
В его памяти также сохранилось на всю жизнь доброе
впечатление от первого посещения в санктуарий Bom Jesus do Monte,
было ему тогда девять или десять лет. От этого входа с его вымощенного
каменными зигзагами подъёма; капеллы белые и низкие с каменными куполами меж
высоких дубов, злобные лица иудейских палачей с клыками вместо зубов, козлиными
бородами, глазами жёсткими и угрюмыми; насмешливый смех того мальчишки с
корзиной гвоздей; фонтан «Чувства», в котором вода лилась по лицу через рот,
нос, уши, вода, которая потом везде текла и пела ручейками по земле меж травы,
или неслась как клубок золотых радужных ниток с высоты скал, покрытых
блестящими зелёными водорослями; от входа до храма, всюду были сияющие и
священные изображения, которые уже больше никогда не покидали его сознания. Он
шел, поднимаясь по лестнице добродетелей, и замечая все статуи восхищавшие его.
Ворота санктуария
Вверху в два колокола каждую четверть часа отбивали башенные
часы, так ясно и свежо, что звуки проникали в него и он хранил их в себе всю
оставшуюся жизнь.
Отец входил в храм через левую дверь и сразу же шёл молиться
перед простым изображением Доброго Иисуса на Горе, который смотрел печально и
добро. Поднявшись с колен сеньор Жуау «Сантейру» говорил тихим голосом сыну:
- На этой самой ступени преклонял колени твой дед, который
теперь у Бога!
Он стоял в молчании и печали. Потом показывал сыну с
благоговением «Чудеса», которыми были расписаны стены; а в ризнице перед
портретами меценатов указывал то на одного, то на другого:
- Запомни их! Мы говорили о них. Здесь они всё на земле
истины!
И замирал в молчании. После, указывая круговым жестом руки
на стены с портретами умерших людей говорил, поникшим голосом:
- Кладбище!
В молельне с огромной статуей Христа из слоновой кости (вся
она сделана из одного куска, за исключением рук, - объяснял скульптор) отец
обращал внимание сына на пожелтевшие конверты со старыми штемпелями Дона Педро V, которые лежали рядом с подножием
креста из священного дерева, инкрустированного слоновой костью.
- Знаешь, чьи это письма?
Малыш всматривался в них, но, в конце концов, качал головой,
говоря, что не знает.
- Это письма, которые эмигранты писали из-за моря нашему
«Господу путешествующих».
И невинный взгляд Леонардо, устремлённый на эти полные веры
бумаги, видел сверхъестественное и бессознательно вбирал в себя тайну вещей…
Грот в санктуарии Bom Jesus
И никогда он уже не мог забыть эти слова отца, сказанные
там, наверху, на Площади Евангелистов перед капеллой Вознесения с острым
куполом и стеклянной крышей:
- Это было создано нашими дедами. Они всё делали с благородством. Посмотри на
эти формы, эти волосы, эти бороды, эти плащи на ветру.
Леонардо, прижавшись лицом к ограде капеллы, в благочестивом
отстранении вглядывался любопытным и блаженным взором в величие библейской
сцены, которая изображала потрясение святых женщин и Апостолов от сияющего
триумфа Вознесения.
Висящий в воздухе в потоке золотых лучей, которые проходили
сквозь него, и как розы были в них разноцветные головки крылатых херувимов,
обнажённый Иисус, облачённый лишь в красную накидку, колышимую лёгким
ветерком, поднимался во славе в небеса. Чтобы показать силу небесного света,
который в этот момент должен был освещать верхушку Масляничной горы, скульптор
изобразил Апостолов, c руками козырьком и прикрывающих глаза накидками, чтобы их глаза
смертных не видели бы на лучистый свет и их бедные зрачки на встретились бы
прямо с небесной красотой божественного тела победившего Иисуса.
Со взором ещё полным картинами чудесного библейского пути,
отец вёл его за капеллу, чтобы посмотреть на вид одновременно красивый и
суровый, прекрасный на закате, величественный, вид на долину ду Каваду,
составленную из тысяч гряд с зеленью разного цвета (изумрудной, цвета морской
волны, цвета позеленевшей меди) меж дубов и черешен, к которым крепились
виноградные лозы, с ивами и тополями, которые пили воду из каналов и ручейков
этих скромных земель. Посреди этих лугов раскинулась, как паук с огромными
ногами старая Брага с рядами покрытых грязной и осыпающейся штукатуркой домов,
чердачными окнами, сверкающими, как кристаллы, вся она была покрыта множеством
колоколен множества церквей. В долине, покрытой нитями дорог, поверху холмов
как тени от чёрных туч – пятна сосен, каштанов и дубов, а дальше, земли все из
гор, прислонённых друг к другу. Меж зеленью, яркие пятнышки домов, монастырей,
капелл. На гребнях гор белая капля часовни, построенной по обету; горизонт
составляли наложенные друг на друга горы, окрашенные в разные оттенки бледно
синего. Справа, в направлении к Повоа-де-Варзим и Вила ду Конде, сверкала
полоска моря; и всю панораму накрывал бесконечный свод перламутрового неба.
Долина к Востоку, наоборот, была близкой, спокойной и мирной, но справа
принимала суровый характер обрывистой и каменистой скалы, зеленой от дроковых
зарослей, поднимающихся по скалистой горе Эшпинью с огромными фиолетовыми
утесами, широкими, похожими на дольмены или руины древней крепости. Внизу –
белая церковь и хутор Святого Петра; дальше террасы с пашнями и виноградниками,
которые вьются и обнимают тополя и дубы вдоль полей; ещё дальше – плотные пятна
сосен и каштанов; посреди – белая линия дороги на Ланьозу по склонам гор,
которые образуют долины Амареш и Бику; а там, сильно вдалеке справа, как будто
вырезанная на фоне неба розового цвета голубая и лёгкая гора Жереш с
коническими иглами Кабрил – когтями циклопов.
- Внизу, под этими вершинами, там, вдали, видишь? Термальные
источники. Я уже бывал там с твоей матерью. Она тогда болела! … была при
смерти! Но Господь спас её.
Все эти могущественные и благочестивые истории входили в
нежную и детскую душу Леонардо, и в неё возникали образы Религии, Природы,
Тишины, Нежности, и все другие проявления любви к Семье, которые смягчали его и
без того нежное от рождения сердце.
* * *
Леонардо учился грамоте с учительницей на Руа даш Агуаш,
потом получил начальное образование в коллежио Святого духа в Каза даш Орташ.
Впечатлённая пропагандой священников конгрегации, его набожная душа стала ещё
более набожной и расположенной к мистицизму, желая стать миссионером и
мучеником:
- Хочу проповедывать дикарям и умереть в глуши за Христа, -
говорил мальчик.
Мать, молча, с прикрытыми глазами, со счастливой улыбкой
внутренне ликовала. А затем устремляла к небу благодарный взор.
Отец с улыбкой обещал:
- Так и произойдёт с тобой!
Тогда растроганная мать тут же возражала:
- Если тебя призовут…; если Бог выберет тебя для этого…
Сеньор Жуау «Сантейру» пожимал плечами:
- Почём мальчику знать, чего он хочет!
Сеньора Мария даш Дореш покорно замолкала.
После сдачи экзаменов мать напомнила о Семинарии. Но отец
сказал:
- Сперва пусть поступит в лицей; потом посмотрим
Во время второго года обучения доктор Лопеш Кардозу, учитель
рисования, сказал однажды отцу Леонардо, выходя с одиннадцатичасовой мессы в
церкви Мизерикордия:
- У вашего парня огромные способности к рисованию.
Используйте это.
- Я это вижу: остатки угля и бумаги, которые собирает в
магазине, он тут же изрисовывает. Плавит свинец для форм. Мать говорит, что
ребёнок делает головы из смолы и уже сделал Святого Антонио из глины.
- Яблоко от яблони… - заключил, прощаясь, любезный
профессор.
Отец, чтобы не терять времени, отправил его к Силва Брага,
«Бумажной скрипке», который давал уроки рисования певцам и иконописцам, а по
ночам в его каморке гравёра, рядом с мастерской литографии делать эстампы и
фотографии, для его канцелярского магазина (откуда и пошло его прозвище), на
Кампу де Сантана. Он учил их строгой перспективе, заставлял копировать на
коричневой бумаге белыми и чёрными карандашами фигуры, и в белых и темных тонах
растушёвывать гипсовые тюльпаны.
Леонардо учился быстро и хорошо.
«Бумажная скрипка» гордо говаривал в кафе на Площади
Республики:
- Есть у меня парень, который далеко пойдёт!
Во Дворце Бишкаиньуш, куда он ходил давать уроки рисования
дочери Маркиза ду Бретиандуш, он тоже хвалил его:
- Сын Жуау «Сантейру» выйдет у меня отлично! Он – хорошее
тесто в умелых руках. Да, сеньор!
Маркиз захотел познакомиться.
- Приведи его сюда.
Дворец душ Бишкаиньуш
Однажды в воскресенье учитель его привёл. Сеньора Дона
Тереза погладила его по голове и сказала ему своим прекрасным певучим голосом
нежные слова:
- Какие у него прекрасные глаза!
Старый маркиз, улыбаясь, спросил его:
- Итак, кем ты, парень, хочешь быть?
Оробев, студентик ответил:
- Делать статуи святых, как отец.
- Старайся, старайся! – ответил благородный сеньор ду
Бретиандуш.
«Бумажная скрипка» понял его:
- Да, сеньор маркиз, он заслуживает поддержки.
Леонардо стоял, открыв рот, перед богатыми комнатами
прекрасного замка, поражённый обращением сеньор. Он никогда не видел таких
женщин. В этот миг его женский идеал приобрёл вид этих аристократических фигур.
* * *
За два года от сделал такие успехи, что уже медоточивый
«Бумажная скрипка» с всегда улыбающимися острыми глазами, с предсказуемым
жестом, разделяющим его чёрную бороду «как у Христа», советовал сеньору Жуау
«Сантейру»:
- Нужно отправлять парня в Порту, в школу искусств, как
сделал Карвалью из Санктуария для своего сына.
Отец соглашался, потому что он тоже любовался копией «Сердца
Христа» в ладонь и одну треть, сделанную за два урока.
Бедная мать, услышав об этом, испугалась: она чувствовала
все опасности подросткового возраста, когда ей нужно было быть вместе с сыном.
Поэтому она возразила:
- Какая нужда ехать так далеко?
Мирный Порту лишь в десяти легуа от Браги, казался ей землёй
далёкой и угрожающей.
- Какая нужда? Тут нет ничего дурного!
Чтобы учиться у мастеров, - ответил начавший раздражаться
муж, который обычно не был придирчив.
- А Виейры, с улицы да Понте, не едут?
- Куда им ехать!
Но она продолжала своё:
- Так далеко… Из дома…
- Глупости! Нужно делать из него мужчину, - сказал резко
сеньор Жуау «Сантейру».
- Оторви его от юбки, - поддержал его Мануэл «Звонарь» из
Санта Круж, мужчина очень высокий, смуглый, нос с горбинкой, у которого был
такой большой выступающий кадык, что говорили, что, кажется, что он проглотил
айву целиком! Он был мастером колокольного звона: он играл с большой торжественностью по праздникам, а
весной, в определённые теплые дни любил наигрывать в полтона нежную «Мария
Кашуша»[11].
В окружении своих святых слушал его Жуау Сантейру в своей
мастерской, и в то же время полировал новый образ Сердца Богоматери, напевая
тихонько и глядя весело:
- Мария Кашуша, с кем ты спишь?
Прошло несколько недель. Сеньора Мария даш Дореш хоть и была
неучёной, но была сообразительной, сдержала себя и наконец, сказала, уступив,
хотя и с трудом:
- Да, нужно, чтобы Леонардо вышел в люди, чтобы однажды он
смог бы сделать столь же великую статую,
как статуя Святого Лонжиньу[12]
в санктуарии.
Между тем, мысль о том, что сын будет жить вдали от неё
беспокоила её. Она говорила своим цветам:
- Это Порту!.. Это Порту!..
В день отъезда Леонардо сеньора Мария даш Дореш взяла его с
собой рано утром в церковь душ Ремедиуш, чтобы он исповедался и причастился. На
ступенях алтаря они повесила ему на шею чудесный медальон «Богоматери
Благодетельной» и взяла с него перед Святой Девой обещание никогда его не
снимать.
Церковь Ремедиуш
- Никогда, мама, - подтвердил растроганный Леонардо.
Потом она дала ему разные советы:
- Смотри, мой дорогой сын, выполняй всегда свой религиозный
долг. Никогда не переставай ходить к мессе по воскресеньям и в праздники.
Избегай плохих компаний, где можешь погубить себя. Посвяти себя учению, и
никогда не забывай своих родителей, которые принесли для тебя такие жертвы, - и
тогда ты дашь нам огромное утешение.
И Леонардо устремился в Порту.
Отец сопровождал его и рекомендовал его своим друзьям:
гравёру Молариньу и канонику Алвешу Мендешу, которые устроили ему скромную
комнату на Праса де Алегрия в пансионе одной бразильской дамы, стеснённой в
средствах.
На факультете искусств[13]
университета Порту его учителями были Маркеш де Оливейра[14],
Жуау Коррейа[15], Суареш
душ Рейш[16],
которые учили его рисовать и лепить, сперва с гипса, потом с натуры. Так как он
обладал острым глазом и умелыми руками, он выполнял всё быстро и ловко,
проявляя удивительный прогресс как в рисунке, так и в скульптуре.
Факультет изящных искусств в Порту
Внимательный Маркеш де Оливейра говаривал деликатно:
- Глаза прекрасные, но руки ещё лучше.
Учитель Суареш душ Рейш со своей стороны всерьёз утверждал:
- Он родился со священным пламенем…
И уже себе под нос бормотал этот меланхолический гений:
- Пламя, в котором люди сгорают…
Весь в себе, он жил между своей комнатой и Школой. Соученики
подталкивали его к шуткам, дешёвым развлечениям, женщинам…; но у них это
никогда не получалось. Он был застенчив и нерешителен! Они делали для него
вечеринки, дразнили его «медведь», «монах» и… «сковородка», так как он был из
Браги.
В конце концов двое из его соучеников, с которыми он более
всего сошёлся, так его подталкивали, что он стал тоже ветреным и легкомысленным,
как и его приятели, периодическим посетителем ночных домов и изысканных ресторанов,
где, как и в Браге совершались кутежи с яйцами и презунто, мармеладом или голландским
сыром, а после толпой шли в дома сомнительного поведения, где эта чистая душа и
опалила свои светлые крылья. Только чудом (потому что была у него святая,
которая молилась за него) он не погубил себя.
В праздники чувство благородной матери всё поняло, всё
увидело. Её виртуозное обоняние учуяло исходивший от сына запах греха… Она
чувствовала на себе грязь телесных пороков сына. Одна из её подруг-соседок,
которой она в слезах открыла свои печали, утешала её словами, обычными в этом
случае:
- Что ты хочешь, сеньора Мария даш Дореш, это мальчики, это
мальчики… Молодость!
А потом со злой улыбкой:
- Все они одинаковые подлецы…
[1] О ритуале «deitar as almas”
[3] Vias-Sacras –
католическая традиция, в основном в Пост, http://www.passo-a-rezar.net/via-sacra-com-maria/
[10] Procissão dos Fogaréus
[13] Belas-Artes
[14]Marques de Oliveira,
https://sigarra.up.pt/up/pt/web_base.gera_pagina?p_pagina=antigos%20estudantes%20ilustres%20-%20jo%C3%A3o%20marques%20de%20oliveira
[15] João Correia,
https://sigarra.up.pt/up/pt/web_base.gera_pagina?p_pagina=antigos%20estudantes%20ilustres%20-%20jo%C3%A3o%20ant%C3%B3nio%20correia
[16] Soares dos Reis,
https://sigarra.up.pt/up/pt/web_base.gera_pagina?p_pagina=antigos%20estudantes%20ilustres%20-%20ant%C3%B3nio%20soares%20dos%20reis
Комментарии
Отправить комментарий