O diálogo 3 (parte 1). Nuno de Montemor "O irmão de Lusia"/Диалог третий (часть первая) из книги Нуно де Монтемора "Брат Лузии"

Это третий диалог из книги Нуно де Монтемора ""Брат Лузии"

о книге: http://vidaoutra.blogspot.ru/2015/10/nuno-de-montemor-o-irmao-de-luzia.html
Диалог первый: http://vidaoutra.blogspot.ru/2015/10/1-nuno-de-montemor-o-irmao-de-luzia.html
Диалог второй: http://vidaoutra.blogspot.ru/2015/11/o-dialogo-2-nuno-de-montemor-o-irmao-de.html
На причале среди муравейника людей, которые пришли сюда, страстно желая обнять прибывающих, лишь один друг, товарищ по революции, ждал Паулу де Менезеша.
Это был высокий офицер с впалыми щеками и воспалёнными глазами, что позволяло предположить, что под широкой шинелью скрывалась телесная худоба.
Его фигура настолько возвышалась над толпой, что Паулу увидел его сразу же и устремился к нему, сжимая его в молчаливых и горячих объятиях.

- Итак, мы прощены? .. – спросил Паулу с горькой и иронической улыбкой.
- Это так, Паулу…
Одетый в жёлтый комбинезон, с лицом, обожженным африканским солнцем, в гепатичных, пожелтевших от лихорадки глазах Паулу, был странный блеск сдерживаемого внутреннего бунта, готового вспыхнуть в любую минуту.
- Хорошо, пойдём…
И, после короткой паузы:
- В какой полк меня направили?
- В пятый.
- А тебя.
- Тоже… но я поеду на несколько дней во Францию.
- Во Францию!? Ты, на войну?!..
- Не могу пожаловаться… выпала моя очередь…
- Но этого не может быть, Энрике… Нет такого консилиума, который бы тебя отправил…
- Очень мне важен этот консилиум! Если я не отправлюсь, то скажут, что я возмущаюсь, чтобы убежать от войны… У меня шесть детей… И они не должны узнать, что кто-то уехал и умер вместо меня.
- Повторяю: консилиум не может и не должен тебя отпускать.
- Я поеду с их разрешения или без него… Рауль Брандау, который теперь стал депутатом и членом правительства, приходит сюда, в кафе и в министерство, чтобы побольнее «укусить» меня, угрожая уехать вместо меня, но он может быть спокоен… Ты же знаешь, каков я… И даже если мне придётся умереть до того, как я достигну линии фронта, никто меня не остановит…
Паулу сжал ему руку, пристально и восхищённо посмотрел в глаза.
- Как ты благороден, мой дорогой Энрике!..

Они уже пересекали, держась за руки, площадь коммерции, когда Энрике вдруг застыл, вспомнив новость, которую он позабыл.
- И вот ещё: знаешь, кто теперь в Лиссабоне?
- Кто?
- Елена…
Лицо Паулу стало печальным и бледным.
- Замужем?
- Думаю, что нет… Вернулась лишь с Палмирой…
- Встречался с ней?
- Пересеклись на лестнице, так как я живу на втором этаже вашего старого дома, но она меня не узнала.
Мои малыши ходят к ней. Обожают её, потому что она засыпает их подарками…
Она такая красивая, потрясающая! Ты не представляешь… Уезжала куколка, а вернулась богиня… Потрясающая!
Паулу нетерпеливо тряхнул головой.
- Не говори мне о ней, Энрике… А Фернанда? Ты видел её?
- Фернанда?!
- А, да, тебя не было, и я не говорил тебе, что женился второй раз.
- Ты женился второй раз!?
- Женился… Но не будем говорить об этом…
Ты знаешь, моя жизнь – сплошной кошмар… Прощай… Увидимся завтра…
И он повернулся, чтобы позвать высокого быстрого сильного и смуглого парня, который следовал за ним на расстоянии двух шагов, неся в руках два небольших чемодана из серой парусины.
- Пойдёшь с нашим капитаном Энрике, сказал ему Паулу ласково – Завтра встретимся.
- Это твой денщик… Жузе?... – спросил капитан Энрике Кабрал.
- Верный как пёс… Везде был со мной… я ему обязан жизнью…
- Браво! Мой мальчик!.. – воскликнул Энрике Кабрал, кладя руку на плечо солдата. – То, что ты сделал, заслуживает медали.
Жузе поставил чемоданы, опустил руки, в черных глазах его плясала улыбка удовольствия и гордости.
- Я из Пенамакора, сын и внук солдат… Для моего капитана хочу только добра, и куда бы он ни пошел, я за ним…
Паулу запротестовал нежно и решительно:
- Но теперь это закончилось. Ты пойдёшь в свою жизнь, я в свою… Не хочу, чтобы ты дальше жертвовал собой…
- Это, мой капитан, не только из-за себя… у меня есть причины…
- У тебя есть причины?
- Прошу вас, мой капитан, не спрашивайте меня больше…
Паулу Менезеш знал непреклонность этого крестьянина, который бы скорее позволил вырвать ему сердце, чем открыл секрет, и ласково пожал плечами…
Затем он протянул Энрике руку и сел в экипаж, который повёз его к дому Фернанды, он страстно желал поцеловать сына, которого ещё не видел, но, дойдя до мансарды на пятом этаже, отступил неожиданно, увидя там сидящую спокойно чёрную фигуру за маленьким столом, в которой он сразу узнал падре Онориу, поднявшегося ему навстречу.

- Что вы хотите этим сказать?! – вскрикнул Паулу, входя, угрожающе сжимая кулаки.
Священник молчал, скрестив руки, перед этими налитыми кровью глазами.
- Не отвечаете? Сеньор онемел? Хорошо, расскажу вам небольшую историю.
В Пенамакоре, когда я был ребенком, я нашел гнездо с птенчиками в кроне сосны, которое находилось чуть выше моей головы.
Каждое утро я вставал на цыпочки, чтобы погладить птенцов, и так продолжалось до тех пор, пока однажды я не обнаружил укрывшуюся там ящерицу, которая укусила меня. И знаете, что я сделал с этой ящерицей? Я удушил её, убил!..
- Ящерица – это я! - спросил монах смиренно.
- Разумеется.
И Паулу де Менезеш, холеричный, покрасневший, вне себя бросился на старика, который мягко выставил руку, сдерживая его.
- Хорошо, сеньор капитан… Прежде чем вы вновь повторите свои детские привычки, должен напомнить вам, что осуждённым позволяют провести несколько часов в размышлении… Я у вас прошу лишь одну минуту, чтобы сообщить вам одну весть.
Паулу резко остановился.
- … Помните ли вы то утро, когда я отправился в изгнание?
- Чёрт! Помню ли я!? Это был день, когда иезуит сотворил моё несчастье!
- После того, как сеньор Паулу де Менезеш вышел из моей камеры, в ней появился Луиш де Соуту, который всё время нашего разговора был рядом и слышал почти весь наш разговор, и приказал мне следовать за ним.
Я думал, что он хочет учинить мне допрос, и подчинился, но обнаружил себя в экипаже, который привёз меня в неизвестный мне дом, где вас давний соперник сделал мне бесстыдные предложения в обмен на то, что я помогу ему вернуть Елену.
Я отказался и вернулся пешком в карцер.
Именно в тот момент неожиданно появилась Елена, чтобы попрощаться со мной, а сеньор Паулу де Менезеш увидел предательство в случайной встрече трёх людей, в то время как это было простой и одновременно ужасной случайностью.
Паулу побледнел.
Его руки дрожали, глаза наполнились слезами.
- Сеньор говорит правду?!
- Я бы не стал рисковать жизнью ради лжи. После этого дня Елена провела свою жизнь в мучениях в больницах, болея, но оставаясь верной… невинной, как и уехала.
И теперь, сеньор капитан, можете повторить наказание ящерицы с этой старой беззубой ящерицей, чтобы защитить себя…
Паулу закричал в отчаянии:
- Но Фернанда? Куда сеньор увёл Фернанду и моего сына?!
- Я никуда их не уводил…
- Но вы знаете, где они. Или вы мне немедленно скажете, или…
И снова кровь прилила к его взбешённому лицу.
Я пришёл сюда не для того, чтобы встретиться с вашим гневом, сеньор Паулу Менезеш. Я знаю, что рискую жизнью, что я слишком слаб, чтобы отразить ваш бессознательный удар, и что я не собираюсь превратить храброго офицера в убийцу беспомощного старика, и предлагаю вам поговорить теперь, когда вы знаете о моей невиновности в ваших несчастиях.
Но если раньше вы меня несправедливо считали преступником, то почему опять полагаете, что я виноват? Почему бы вам меня не выслушать, пусть вы мне и не верите?
- Хорошо, говорите… - резко уступил Паулу, и начал нетерпеливо и нервно ходить по залу.
- И будьте искренним, как искренен я… Прошу вас лишь о внимании, и не более, только за этим я пришёл сюда. Рискуя жизнью.
- С одним условием – вы не будете заставлять меня признать законы вашего Бога.
- Принимаю. Бог не заставляет никого. Будем говорить лишь с точки зрения законов природы и разума.
Скажите мне – вы ещё любите Елену?
Паулу замер, глядя жёстко и высокомерно на монаха.
- Какое дело сеньору до моих мыслей?!
- Простите, но сеньор Паулу де Менезеш обещал быть искренним и откровенным со мной.
- А! так вы думаете. Что я позволю вам заставить меня поверить?
- Не в мою религию, но, по крайней мере, признайте, что я имею право на вашу искренность? Иначе – как мы сможем разговаривать?
Офицер опустил глаза.
- Буду… - согласился он.
- Вы ещё любите Елену, не правда ли?
- Да… люблю… любил её все время…
- А теперь, когда знаете, что она невиновна?..
- Люблю её больше, чем когда-либо…
- Хорошо, я не хочу вести вас насильно к Богу, но мне не запрещено взывать к его святому имени, и я принимаю, что и вы будете говорить от имени высшего разума.
Простите меня, если я произнесу жёсткие слова, в них не будет никакого намерения обидеть вас.
- Пожалуйста… Вы тоже знаете, что я не сдерживаюсь…
И внезапно, как будто передумав:
- Но почему мы разговариваем здесь? Хватит беседовать… Я хочу знать немедленно, где Фернанда и мой сын!... Немедленно, слышите? Слышите?
Снова голос Паулу стал бешеным и угрожающим.
- Простите!.. Сеньор Паулу де Менезеш – благородный офицер, и уже дал мне слово…
- Хорошо… говорите… но не воображайте, что  я тут как школьник колледжа S.Fiel или Campolide…
- Человек, находящийся передо мной – офицер этой страны. И так я его и воспринимаю. И буду говорить с ним, как с человеком умным, верным и смелым.
- Говорите, что должны сказать, и оставьте эти комплименты, которые меня только раздражают…
Священник смутился перед этим отрицанием его искренности.
- Ну, хорошо. Если, как вы говорите, вы продолжаете любить Елену, то не находите ли вы, что и божии правила и голос вашей совести велят вам посвятить себя лишь той женщине, которую вы любите?
Паулу молчал.
- … Можете мне сказать, сеньор капитан, почему вы выбрали Фернанду?
- Из жалости…
- Но мужчина не может отдать себя женщине из жалости, но лишь из любви, не так ли?
- Это правда.
- И если преступление оставить женщину, которую любил, и которой служил, чтобы быть с другой, которую любишь теперь, то насколько более усугубляется преступление сумасшествием, если не сказать лицемерием, если муж покидает жену, которую он любит, чтобы отдать себя другой женщине, которую он, на самом деле, не любит.
Паулу, продолжая ходить по комнате, пожал пренебрежительно плечами.
Не хочу знать ничего ни о Боге, ни о Природе. А то слышу здесь только – Бог или Природа.
- А тогда кого вы слушаете? Кто говорит внутри вас?
- Понятия не имею. И не хочу иметь…
- А я знаю… это власть тьмы,… демон…
Паулу улыбнулся иронически:
- А! Черти! Никогда не боялся… Не говорите мне ни о религии, ни о догмах…
- Но я говорю просто с вашему уму и вашему рассудку…
- Мой рассудок! Где он будет!..
- Он похоронен внутри вас, погребён под тысячью мучений, заблудившийся, заснувший… Позвольте мне разбудить его.
- Но если моему рассудку не хватало в жизни света, чтобы вести меня, то по какому праву признавать его теперь способным вывести меня из того ада, куда я сам себя бросил?
- Хорошо сказано: « из ада, в который был брошен». Ваш луч разума был покрыт светом ада. Он всегда виден сквозь человеческую гордыню, которая есть у каждого из нас, и в которую так легко впасть.
- Итого: сеньор хочет, чтобы я убил бедняжку Фернанду, чтобы снова обладать миллионершей… О, сеньор меня плохо знает…моя мораль не похожа на мораль Общества Иисуса… у меня другая природа.
- Ваша мораль и моя согласны в том, что не следует убивать Фернанду… Вам нужно лишь думать о дороге, идя по которой сеньор бы освободился от того, что называет адом.
- Как?
- Человек так нуждается в высшем законе, что даже когда он отдаляется от вечной воли, которая должна его вести, внутри его моральных способностей находится закон жизни, который устанавливает для него награды и наказания.
Но так как природа неумолимо меняет нас ежечасно вместе с ходом времени, то человек идёт, изменяясь естественно и постоянно, называя каждое изменение своих чувств и ума светом разума, законом своего характера.
- В этом моральном заключении я был искренен – возразил Паулу.
- Но с этой же евангельской искренностью вы поменяли жену, сотворили это и другие преступления, которые вам посоветовало ваше пустое сердце.
Таким образом, когда из сокровищницы вашей совести, которая нас ведёт, вы вынули божественный закон, чтобы установить туда ваше сердце, путь вашей жизни перестал освещаться светом истинного духа, но стал размеченным эмоционально биением вашего сердца
- Сердце не отменяет благородства.
- Но существует часто слепота ума и самоуничтожение самой чести.
Когда в неверующем человеке возникает борьба между сердцем, которое является мышцей и сознанием, которое есть свет, когда два врага не прибегают к арбитру, либо ум испортит сердце и гордость, либо сердце победит ум, и волна чувств погасит свет разума.
В первом случае - это смерть, во втором – слепота, и оба они – несчастье.
- И тогда, во что превратится человек без Бога?
- В закрытый ящик, где в темноте находится борьба, и от этой борьбы может произойти лишь анархия…
- Но если человек установил согласие между сердцем и сознанием?
- Эта гармония, которая ему представляется так легко достижимой, есть действие божественного всемогущества, как действие по установлению гармонии небесных сфер…
Это может в некоторые моменты естественным образом случиться с человеком, но не со всеми людьми.
- Но почему Бог не установит гармонию в каждом человеке, если ему подвластна даже пыль млечного пути и вся земля?
- Потому что человек не хочет…
- Но отец использует силу, когда этого требует благополучие сына…
- Это по истине странно, что поборник свободы требует от Бога насилия, подобного насилию человека над человеком и желает посягнуть на естественную ценность жизни!..
- О, но у отца – а Бог должен быть отцом – это насилие приправлено любовью, и оно было бы лишь предостережением, любящим предостережением.
- Но ведь та внутренняя борьба, о которой мы говорим сейчас – и есть знак того, что без Бога всё внутри нас очень плохо?
И тогда годы и годы эта длящаяся борьба – и есть дружеское предупреждение, благословение небес, которые всегда ждут?
Паулу саркастически рассмеялся.
- Тогда жизнь человека, короля всех созданий – всегда ходить по дорогам мира, как ребёнок, держась за руку других…
- Не нужно стыдиться быть ведомым тому, кто сам себя не может вести… И вы помните, что этот «кто-то» - Бог… и  отец… Разве не прекрасно идти в мире за руку с родителями?
- Но тогда человек останется вечным ребёнком…
- В определённом смысле это правда. Поэтому Иисус и сказал, что если не будем как дети, то не войдём в царствие небесное… И, что если не примем детей, идущих одних в мире…
А! сеньор Паулу де Менезеш находит постыдным быть ведомым высшим разумом, и считает более благородным быть ведомым своим собственным сердцем, слепым и непостоянным!..
Паулу снова презрительно рассмеялся.
- Знаем, знаем, во имя Бога люди приобрели все дороги мира…
- Если будем детьми, потому что закон для нас, для всех…
- Мир, превратившийся в детские ясли, - расхохотался дьявольски Паулу.
- Заметьте, сеньор Паулу де Менезеш, что такие дети – это люди с чистым сердцем, с душой светлой и чистой, как в детстве, Бог не хочет видеть людей слабыми, но полными христианских добродетелей, в полноте всех его достоинств и естественных возможностей.
То детство, которого требует Бог не принижало Пастера, Ньютона, Камоенша и Буссе… Полёт этих гениев никогда не сковывали божественные законы. Они поднимались и проникали туда, куда хотели в полной свободе, потому что Бог – это высший ум, и он любит науку и ясность.
- Печален высший ум, который создал несчастного человека, как я! Бог, который управляет гармонией вселенной, как говорит сеньор, не смог создать мира в сердце одного человека…
- Потому что сеньор не хочет этого…
- Почему это я не хочу мира? Я принимал его, пока от меня какого-то чёрта не покинул.
- Какое презрение, безнадёжная гордость слышна в этих словах!... безжалостность! сеньор говорит о дарах, которые Бог дал ему. Сеньор говорит о дарах, которые Бог должен ему дать, как внезапно разбуженный голодный солдат, который презирает повара и угрожает ему, потому что тот ему не приготовил в полночь королевский пир.
- Вы сказали, что я не хотел мира…
- Нет, не хотели. Когда осознанно хотят дара, по крайней мере нужно прежде всего не оскорблять того, кого вы просите, и кого ждёте. Этого нельзя делать с презрением, и нужно просить чистыми словами.
- Но как я могу признавать существо, которого не знаю?
- Это существо, которое знают и любят миллионы, и если вы верите в толерантность и уважаете её, то почему Бог не заслуживает такой же веры?
- Я признаю только то, что вижу, только если я наблюдаю то, во что верю, но я никогда не видел Бога… Если бы я мог видеть Бога, я, кто тщетно и страстно любил подобные явления в своей жизни, вы бы увидели тогда, как я способен любить и отдавать свою жизнь ему… Но я его на знаю… не люблю… Для чего мне лицемерить?
- Но сеньор Паулу де Менезеш видит, как тысячи лет к Богу идут миллионы созданий – от землекопов до гениев.
- Это правда… Но какое мне до этого дело?
- Почему бы вам тоже не начать идти к Богу? Ах! Бог, наш отец, так благ, что достаточно грешнику сделать лишь шаг, чтобы пройти сразу же всю дорогу…
Взволнованные шаги Паулу стали мягче и задумчивее.
- Но разве не было бы большим его благом, если бы он сам сделал ко мне первый шаг?
Падре Онориу подошёл к нему близко и по-отечески.
- Бог мой! Какая ужасная гордость! Скажите мне: сеньор, храбрый военный, принял бы самую простую медную медаль, если бы не заслужил её?
- Никогда!
- А золотую медаль? Более почётную?
- Тем более…
- Смотрите: но вы требуете всей славы Неба, не сделав даже шага, чтобы её заслужить! Ох! Сеньор Паулу де Менезеш в своём предвзятом мнении о божественном становится несправедлив даже к самому себе.
И посмотрите, как, будучи человеком искренним, деградируете, если говорите о Боге без уважения…
Наша сестра и равная нам – наша земля, мы к ней наклоняемся и с неё тянемся в мольбе, когда собираем плоды.
Смиренна, скромна и дружески настроена к нам и вода, и весь день, когда мы испытываем жажду, мы опускаем голову к ней, если хотим её охладить.
И так добровольно, естественно, благодарно человек преклоняет колени на земле, на скользком краю обрыва, чтобы выпить счастливо ту кристальную струю, которая течет из твердой и природно невинной скалы.
Будет ли павшим морально человек, склонившийся над той водой Иисуса, испив однажды которую, он никогда больше не испытает жажды?
Даже если и так, но сам по себе акт дарения, это великодушие, и он должен исключать всякую мысль о благодарности… Я много раз проливал свою кровь, но никогда не ждал награды.
Следовательно, похвала Богу – это потребность и необходимость Бога, которую он может найти лишь у человека.
Как вы заблуждаетесь. Бог ни в чём не нуждается. А человек у Бога вызывает такую же нужду в славе и счастье, как блеск песка под сильным солнцем. Блеск песка – это тоже слава солнца…
Молитва, признательность – это человеческая нужда.
Человек, склонившийся над рвом, в котором течёт вода, шевелит губами в природной молитве, прося и получая, а когда он выпрямляется, то состояние благополучия, которое он сам расточает вокруг себя, это естественный акт благодарности воде.
Какого имени заслуживает человек, который топчет и пренебрегает водой, которую только что пил?
То, Бог повелел человеку, чтобы тот его признал, это просто акт божественной любви, а пренебрежение неблагодарных – этот как мучение для матери, которая страдает, когда сын закрывает глаза, чтобы не видеть её, или поворачивается спиной, чтобы не обнимать её.
- Но если сын стучится к отцу, отец никогда не перестанет быть отцом, и не станет для него ужасным судьёй.
Отец должен создать в сыне все элементы образования, чтобы он сохранил в себе трепет и страх перед бунтом против создателя его дней.
Один из этих элементов – любовь, а в её отсутствие страх перед её судом.
Если ни любовь, ни, в её отсутствие, страх перед справедливым судом не охватывают сына, если в отчем доме он наполняется разными грехами и недостойными примерами, то этот сын, как человек, который принял это зло по доброй воле – неправедные люди.
Любовь других детей требует от отца, даже если и в его сердце ранено первым сыном, чтобы он дал отдельное место каждому.
Если он этого не сделал бы, то и эти другие сыновья будут поражены болезнью нелюбви, и добро превратится в огромный беспорядок, и по дороге зла отправятся и другие его сыновья.
Таким образом, вы видите, что божий суд исходит из его бесконечной любви.
- Но в мире этот сын, как бы плох он не был, всё равно любим отцом, пока тот жив?
- Бог идёт дальше, потому что никогда не умрёт. Любовь Бога ждёт и беспокоится о сыне до последней секунды его жизни, даже когда сын приближается к ста годам…
- Губы Паулу замерли, не имея больше новых доводов.
- Простите, мой друг: сеньор, который хочет создать Бога из лохмотьев человеческих достоинств наивен, как ребёнок, который делает маму для своих кукол из лоскутков от одежды своей матери…
Человек создаёт идола по своему образу и подобию, но невозможно подогнать Бога в картинкам своего сердца…
- Но я всегда создавал своего Бога, свой закон! – заявил Паулу, подняв высоко голову.
- Вот поэтому сейчас вы пожинаете плоды. Однако, скажите мне: сеньор любит Фернанду?
- Не люблю, женился из жалости.
- Из жалости не женятся – а дают милостыню. Сеньор любит Елену, но даже если бы он её не любил, он должен быть к ней справедлив, подлинной человеческой справедливостью, потому что вы осудили её, даже не выслушав.
Сеньор покинул Елену, и потом изменил ей, отдавшись другой женщине.
Где была непогрешимость вашего разума и благородство ваших принципов, чтобы избавить её от этой трагедии?
- Я поступил так, потому что был уверен, что Елена мне изменила.
- Даже приняв во внимание это оправдание, какие шаги вы предприняли, чтобы удостовериться в измене?
Паулу склонил голову.
- Если вы даже с горячо любимой женщиной поступили так, как же вы поступите с женщиной, которая вам надоела или безразлична?
Повторяю, какие шаги вы предприняли, чтобы узнать правду?
- Никаких, это правда.
- Итак, тогда какой путь вы теперь выберете, чтобы  исправить это?
- Исправить это?!
- Неужели в вашей душе, в вашем разуме, в вашей морали, в вашей совести нет возможности для справедливости для невинных?
Паулу дрожал.
- Но если я уже отдан другой женщине?
- А кто вам разрешил ей отдаться?
- Кто разрешил?! О! сеньор превращается в инквизитора! Кто мне разрешил!?
- Да… Сеньор мог бы объяснить свой новый брак слепой любовью, которая затмила его разум, но это не так, потому что сеньор не любил Фернанду… А если бы и любил, то как бы исправил это?
Павел заломил руки в отчаянии.
- Но Фернанда любила меня, и мы поженились для её счастья.
- Простите, но по моему, брак – это союз, который живет и длится только при взаимной любви… а сеньор не любил Фернанду…
- Помилуйте…
- Помиловать? Милость – это слово и чувство Бога, которого сеньор не знает.
- Хорошо, будьте добрее…
- Добрее?! По доброте вы осудили, не выслушав, женщину, которая любила вас и которую сеньор обожал, чтобы отдаться другой, которой в своём сердце сеньор также изменяет, потому что никогда не имел любви к ней!?
- Иногда долг выше любви…
- Долг предполагает право, но ни сеньор, ни Фернанда не имели права обкрадывать Елену… Что теперь делать Елене?
- Кто знает…
- «Кто знает!» Вы считаете этот ответ достойным человеческого ума? «Кто знает!»…
- Она свободна.
- Свободна, женщина, которая вас всегда любила? Свободна замужняя женщина, католичка?!
- Она знала, что я не был католиком.
- Но атеист, который связывает себя с католичкой по причине отсутствия у него веры, не может, даже исходя из простых человеческих правил чести, разорвать с женщиной, когда знает, что она отдала ему себя на всю жизнь.
Нормальный человек не может чувствовать себя хорошо в союзе, в котором жена отдала ему всю свою жизнь в обмен на сердце, которое сохраняет за собой свободу менять женщин, когда ему вздумается или захочется.
Почитатель свободы, каким является сеньор, тогда не женится – он покупает рабыню… несчастнейшую из рабынь, потому что у сеньора нет возможности даровать ей свободу… для нового замужества.
О! женщина, которая выходит замуж за неверующего рискует, играет своей жизнь, как несчастнейшая из рабынь!..
Чего бы не отдал сегодня сеньор Паулу де Менезеш, чтобы не воспользоваться этой лживой свободой, чтобы встретить сейчас ещё более прекрасную, чем ранее, невинную и влюблённую женщину, которая его любит, и которую любит он.
Для этого было бы достаточно, путь даже и не веря, следовать закону Бога вместо того, чтобы следовать закону Паулу де Менезеша.
Паулу продолжал ходить по залу, побагровевший, пряча руки в карманах брюк.
- Куда пойдёте теперь?
- К Фернанде, конечно. Или вы думаете, что я способен оставить несчастную ради миллионерши?
Священник горько улыбнулся:
- Не бегите от своего долга… Это было бы трусостью, а сеньор не трус. И дело тут не в бедности или богатстве. Фернанда уже понимает, что не может более воровать право Елены, так как она тоже католичка. Фернанда не вернётся к Паулу Менезешу…
- Она любит меня… ей достаточно увидеть меня, чтобы обнять.
- Не говорили ли вы совсем недавно, что существует долг, который превыше любви? И по причине этого долга, вы не нашли здесь Фернанды, и по причине этого долга Фернанда просит вас не видеть её вновь…
Паулу де Менезеш, перевозбуждённый, потерянный, бросился к монаху, схватил его и за ворот сутаны.
- Что вы сказали?! – заорал он в бешенстве.
- Что Фернанда больше не хочет вас видеть…
Офицер грубо прижал старого священника к столу.
- Я хочу знать, где Фернанда! – властно приказал он.
- В доме Елены, которая утолила голода Фернанды и её сына…
Офицер упал на стул, сжимая голову!
- Бедняжка, вы купили её! Она была голодна и продала всё… ради сына…
Он вновь встал, и умоляюще приблизился к монаху:
- Падре! Уходите отсюда! Больше ни слова… Или… я убью вас, как собаку… и обесчещу себя!..
Он стоял с поднятой рукой, сжав тяжёлый кулак, как дубину, которая собиралась всё разрушить.
Падре Онориу опустил голову.
Губы дрожали в молитве.
Когда, через несколько мгновений адского молчания старик поднял голову, он увидел на лице Паулу дьявольскую улыбку отчаяния.
- Ты победил, падре!.. Скажи Елене и Фернанде, что Иисус празднует победу снова, но скажи им также, что ты разрушил мою жизнь, и что я не разрушил твою, потому что не хотел… потому что моя совесть открыла мне другую дорогу…
И он повернулся спиной, уходя, сжимая в правой руке пистолет.
Падре Онориу бросился к нему и упал на колени.
- Ради вашего сына… ради вашего сына не уходите так.
Паулу остановился недоверчиво:
- Ради моего сына?.. ради моего сына?..
Монах встал, приблизив своё лицо к расстроенному лицу Паулу.
- Скажите мне: куда вы пойдете теперь?.. – спросил он упавшим голосом.
- Из затуманенного сознания Паулу посмотрел на него странно и молча.
- Вы хотите убить себя, не так ли?
- Да, убить…
И вновь проявился его рассудок:
- … Какое дело сеньору до этого?!
- Если это самоубийство вы совершаете лишь из-за двух женщин, которые для вас много значат, то вспомните, что вы ввергните их в ещё большее несчастье…
Голос священника был таким тихим, в нем была такая боль, что казалось, он сам находится в агонии, прислоняясь, чтобы не упасть, к плечу Паулу.
- А! Даже этот путь мне отрезан! Даже для неверующих господа создали ад в этой жизни.
- Итак, мой друг, вы думаете, что я вас поставил в эту жёсткую реальность?
Паулу вновь упал на стул, не в силах больше стоять. Монах стоял рядом с ним, нежно положив руку ему на плечо.
- О! Только пропасти… только ужасы на моём пути!..
- Пропасти сеньор вырыл на дороге, идя всегда вперёд, не думая о том, что ему придётся вернуться и столкнуться с ними, частыми, как пчелиные соты без дна в улье, где вы рассчитывали найти мёд вашей жизни…
Если у вас нет дороги, освещённой Богом, то вы падаете, теряетесь, разрушаетесь…
Внезапно порыв гнева охватил Паулу, он резко встал:
- Достаточно, тиран! Я не могу больше!
И схватив священника за сутану, протащил его, как тряпку в угол комнаты, а сам упал ничком, рыдая, на маленький сосновый столик.
Молчание было продолжительным, и во время него лишь были слышны задыхающиеся рыдания Паулу:
«Елена!.. Фернанда!.. Мой сын!.. Какой ад!... Какой ужас!..»
Его грудь прижималась к столешнице, как если бы Паулу был прибит к ней гвоздями.
Когда рыдания ослабели, он посмотрел в угол комнаты и увидел там неподвижное, скрученное, как старая одежда, темное и молчаливое тело священника, и закричал в ужасе:
«Я убил его!..»
И, подбежав к нему, взял его на руки, вынес его на середину комнаты, где положил его, наклонился и приник к его груди:
« Я убил его!.. Убил его!..» - закричал он снова в испуге, проводя холодными пальцами по слипшимся от смертного пота волосам.
«Я потерял всё… я потерял честь…!
Быстро потянул он руку к пистолету, но снова её одернул, потому что священник пошевелил губами в почти неслышном стоне.
- Сеньор падре Онориу… - позвал он взволнованно.
Монах открыл глаза, мучительно улыбнулся в ответ на безумный взор офицера.
- Ничего… не бойтесь…
- Ох! Я поступил как трус, я не имел права… простите меня…
- Я знаю, что вы не хотели ничего плохого! Бедный!.. Вы так страдаете!.. Я был плохо внимателен к вам… Возбудился  и ваше возбуждение должно было быть было плодом моей вины.
Голос священника был так мягок, что никогда в своей жизни Паулу не чувствовал такой проникающей в него высокой и глубокой нежности.
Из открытой раны на голове бежала кровь, и офицер стал останавливать её своим носовым платком.
Падре Онориу, казалось, теряет сознание, и отчаяние Паулу возрастало с каждым мгновением.
- Подождите, хочу попросить вас… вызовите мне экипаж, который отвезёт меня домой… Если меня здесь найдут мёртвым, вас могут обвинить, а я не хотел бы, чтобы вы ещё страдали и из-за меня…
- О! Никогда! Я докажу вам, что я не трус, что готов принять ответственность за то, что сделал. Докажу, но сейчас нужно позвать врача…
- О! ради Бога, не нужно… ради любви к своему сыну, не ходите!... Я могу потерять того, кого хотел спасти… Это будет самой большой болью в моей жизни…
И падре Онориу схватил его за руки, окрашивая их своей кровью.
- Вы же видите… я старик… сердечник… могу умереть в любой момент… могу умереть здесь… я бы не хотел, чтобы вас обвинили… Попробуйте меня вывести… помогите мне…
Паулу на коленях помог ему сесть на полу.
- Выведите меня отсюда… быстрее… и не зовите врача… Это просьба умирающего… поймите меня…
- Как прекрасна и спокойна ваша душа!.. – прошептал Паулу, прислоняя пристыжено лоб к груди монаха.
- Это потому, что в ней Бог, мой друг, только поэтому… Но сравните её с той красотой, которую вы тоже можете иметь… Ведь даже без Бога ваша душа сейчас сверкает!..
Вы могли бы оставить меня, но вы заботитесь о своем старом враге… Ах! Паулу де Менезеш сейчас любит своих врагов…
Голова офицера взволнованно опустилась в окровавленные руки монаха, и Паулу зарыдал.
- … Ваши слёзы и моя кровь соединились в мире Господа… Бог не может медлить… Бог… смотрите… - и он указал с довольной улыбкой на небо – Бог пришёл сюда сейчас… дорогой вашего сердца…

И упал на руки Паулу.

Комментарии

Отправить комментарий