O diálogo 2. Nuno de Montemor "O irmão de Lusia"/Диалог второй из книги Нуно де Монтемора "Брат Лузии"


Это второй диалог из книги Нуно де Монтемора ""Брат Лузии"

о книге: http://vidaoutra.blogspot.ru/2015/10/nuno-de-montemor-o-irmao-de-luzia.html
Диалог первый: http://vidaoutra.blogspot.ru/2015/10/1-nuno-de-montemor-o-irmao-de-luzia.html


В это мартовское, слегка ветреное утро, с солнцем, мягко просвечивающим сквозь легкую пелену, которая уже не была похожа на плотный зимний туман, но более походила на первую радужную весеннюю вуаль, Елена де Ланкаштре, недавно приехавшая из Франции, вышла, чтобы пойти в Церковь Святого Себастьяна, и увидела вдалеке падре Онориу, который шёл посреди толпы, бывшей только что была на мессе.
Она остановилась на мгновение, всматриваясь в его старческую фигуру, которая скользила медленно сквозь толпу верующих, а затем пошла за ним, в волнении, переполненная воспоминаниями, колеблясь, думая о том, следует ли ей идти ему навстречу, или лучше удалиться, во избежание волнений и роковых новостей.
Узнает ли он её?
Ускорив шаг, она оказалась вмиг рядом с ним, прошла мимо него, повернула назад, чтобы быть ближе к нему, но старый священник не узнавал Елену, находясь в середине толпы, которая шумно стекалась с соседних улиц.
Неужели я так изменилась?..
Вдруг она увидела, как он свернул к входу в отель, и, оказавшись перед ним, заставила монаха остановиться.
- Сеньор падре Онориу… - приветствовала она его тепло
Старик позволил пожать ему руку, а сам удивлённо вглядывался в Елену.
- Вы меня уже не узнаёте?
- Я смутно припоминаю ваш голос, но вот глаза уже мало помогают тому, что я слышу.
- Не удивительно. Семь лет тому назад в последний раз мы встретились в Лиссабоне. Я очень повзрослела, говорят, что очень изменилась.
- Елена! Ты Елена! – воскликнул священник, вспомнив её внезапно с искренним ликованием.
И дочь Лоуренсу де Ланкаштре поцеловала ему руку в умилении.


- О, если бы вы знали, как я довольна, и как много у меня воспоминаний! Встретить вас здесь, снова видеть вас… Как прекрасно! Какое утешение! Я думала, что вас уже нет на свете.
- Твой отец был моложе меня, и он уже живёт с Богом, это правда… Но меня задержал он тут, благодарение Господу, что он медлит…
И спросил уже другим тоном:
- Ты тоже живёшь в этом отеле?
- Нет, сеньор падре Онориу, не в этом…
- Но хочешь подняться? Зайдёшь ко мне немножечко поговорить?
- С каким желанием! С какой радостью!
В молчании, оба под грузом воспоминаний и вопросов, поднялись они вместе по широкой лестнице, покрытой темнокрасным ковром.
Потом монах провёл её в комнату, оклеенную жёлтыми обоями, просто обставленную: кровать черного дерева, два стула, платьяной шкаф и мраморный умывальник.
- Садись.
Повесив на вешалку чёрный плащ, и повернувшись к Елене, он сел перед ней на другой плетёный стул.
- Итак… Приехала в Испанию? – спросил он, улыбаясь.  – А твой муж?
Елена печально опустила глаза.
Монах пристально смотрел на неё.
- Ты без мужа? Паулу умер?
- Да… умер… или: он оставил меня… я оставила его… Это всё!
- Ты оставила мужа?!
- Мы никогда не могли понять друг друга, Паулу был женат на политике, а не на мне… И вот уже семь лет, как я оставила его с ней…
- Что? Я плохо слышу. Ты не живёшь с Паулу? Ты ездишь по Европе одна вот уже семь лет, как богатая богема?
О. Этого не может быть, Елена! Ты была христианкой, ты была католичкой… Не может быть… не верю…
- Передохните, мой друг, моя женская гордость спасла меня от многих пропастей…
- Но гордость и есть огромная пропасть, где рождаются все другие пропасти.
О! Позволь мне открыть это окно, мне душно!... И он встал, открыл окно, и комната заполнилась утренним ветерком.
- Скажи мне всё!... Расскажи мне всё!...
Елена поднялась робко и дрожа.
- Почти нечего рассказывать. Политика высушила сердце и благородство Паулу, и через три дня после нашей свадьбы, он показал мне, кем он был, чурбаном из казармы…
Она быстро открыла маленькую сумочку.
- Посмотрите на это письмо. Он даже опустился до бесчестных оскорблений.
Я ношу с собой это письмо восемь лет, читаю его в часы глубокой тоски, чтобы защититься от Паулу, чтобы не любить его снова.
Я получила восемь лет мучений, чтобы он следовал пути, который ему нравится… свободе, как он говорил.
Он оставил меня достаточно давно, чтобы он мог получить развод, и теперь я возвращаюсь, но не в Лиссабон, а в мою усадьбу Бейра, чтобы отдохнуть и закончить свою жизнь странствующей еврейки.
- Бог мой! Какая бездна гордости! Какая в тебе пропасть тщеславия! Вот что происходит от высокомерия!
И начал читать, страдая, письмо Паулу, пока Елена вытирала глаза, наполняющиеся слезами.
Закончив чтение, сложил медленно письмо, держал его в пальцах, глядя в пол, размышляя.
Елена глядела на него в тревоге.
Что было в этом молчании?
- На этом письме стоит дата, день, когда я был изгнан из Лиссабона? – спросил он, наконец.
- Да, в этот же день и я была изгнана, Паулу меня оставил…
- И он тебе не отдал ту записку, где я тебе писал обо всём, что Паулу сделал для меня?
Елена поднесла руку ко лбу, взнолнованно.
- Записку? Паулу всё-таки виделся с сеньором падре Онориу?
- Паулу пошел для меня… ради твоей любви… на жертву… Это я её не принял, для него, для себя, и для тебя тоже.
Елена вся дрожала взволнованная таким открытием, в котором мерцал угрожающе клинок угрызений совести.
- Нет, не может быть, сеньор падре Онориу, это не так,… это всё ваше великодушие…
- Не так? Ты осмелишься назвать лживой мою седину?!
- О, нет, простите! Я не хотела этого сказать. Но я не нахожу объяснения этому подлому письму.
- Однако, это просто, Елена. После того, как я не принял жертву Паулу, Луиш ду Соуту вывел меня из тюрьмы, он, давний претендент на твою руку, и в своём доме он мне предложил в обмен на твою любовь подлое дело, на которое для меня было невозможно согласиться.
Когда, возмущённый, я вышел из его дома, чтобы вернуться в тюрьму, ты меня увидела, подбежала сразу же ко мне, а Паулу, наверное, увидев освобождённого иезуита вместе со своей женой и своим соперником, поверил в иезуитский план, и это его привело в замешательство и заставило написать это несчастное письмо.
Этим всё объясняется.
Елена улыбалась глядя спокойно вдаль в направлении Португалии.
Из глаз текли слёзы счастья.
Внутри неё рождалось неясное чувство, в котором боролись радость, страх и совесть.
- Я возвращаюсь назад, - прошептала она, -  уже не буду я в Португалии. Ещё недавно я жила вдали от моей земли, любила всё время Паулу, и Португалия была там со мной, лаская меня и давая мне разум и силу…
Сейчас я страдаю, конечно, от того, что она бы меня обвинила, если бы я вернулась в мою страну. Ах, я не хочу больше слышать португальский язык. Я умру в каком-нибудь уголке земли, утешаясь тем, что я сегодня услышала.


Монах отдал её письмо и скрестил руки, качая головой в отеческом порицании:
- Какой жестокий эгоизм!
- Я не хочу ничего знать о жизни Паулу больше, чем узнала сегодня. Этого мне будет достаточно, чтобы любить его всегда.
- Какой романтизм! Какая эгоистка!
Но Елена продолжала, как сомнамбула:
- Я страдала семь лет, и теперь, когда я получила это утешение, мне не нужно большего счастья.
Прощайте, мой друг. Я целую ваши руки за то бесконечное благо, которое в мне принесли, наибольшее благо, которое кто-либо приносил мне в жизни.  Я снова обрела сегодня образ Паулу, которого любила. Я унесу его с собой, чтобы он больше никогда не покинул моего сердца.
О, я люблю Паулу… люблю его… люблю его… и этого мне хватит на всю оставшуюся жизнь.
- Это обман, Елена, настоящий обман! Ты любишь не Паулу, а свой комфорт, свою удобную жизнь, свой эгоизм.
Любить – значит отдавать себя людям в жертву.
Ты же не знаешь, страдал ли Паулу от твоего воображаемого предательства, как страдала ты до этого момента?
Неужели он не имеет права на радость узнать, что ты невиновна?
- Пауло помнит обо мне! Мужчина легко отвлекается и удовлетворяется в разных пороках, в разными женщинами…
- Даже если и так, то это ещё один повод, чтобы найти его.
- Я сделала всё, когда могла, чтобы он стал счастливым, выполнила полностью свой долг… Бог знает…
- Бог знает, что ты его не выполнила, Елена, что ты не была христианской женой.
В твоем сердце больше гордости, чем милости.
Твоя досада была больше твоей любви.
Скажи мне: сколько времени ты уже не была на исповеди?
Елена опустила глаза, покраснев.
- Скажешь? Ну? Откровенно?
- Вот уже семь лет.
- Видишь? Дьявол позаботился о тебе в тот миг, когда ты разрушила свой домашний очаг.
- Но, мой Бог! Разве я разрушила свой дом?!..
- Неи никаких сомнений. Когда такой муж, как твой, пишет такой письмо, как это, жена, если она христианка, бежит спасать его от пропасти.
Но ты слышала ли голос оскорблённой гордости, и смотрела лишь в свою чековую книжку.
Уехала, объявила о том, что ты свободная богатая женщина… устремилась за своим высокомерием… в этот внешний мир…
Если бы у тебя были такие великодушные мысли, ты спасла бы Паулу, но из-за своего высокомерия, ты низвергла его в бездну.
Ты потеряла его и потеряла себя.
С опущенной головой, плачущая, притихшая, Елена прошептала:
- Как может быть хорошим мужем человек, который не чувствовал стыда – он, который мог всё! – за то, что обрёк на изгнание священника, которому он был обязан счастьем своего очага.
- Я знаю, Елена. Он рассказал мне всё, так как Паулу может ошибаться, но не скрывает, как ты, своих чувств.
- Боже мой! Как жестоко!
- Так необходимо, чтобы открыть тебе глаза и сердце. Не для Паулу я добился от твоего отца разрешения на ваш брак. Я это сделал для тебя, или даже потому что Бог повелел мне это сделать, чтобы мой друг детства избежал неправедного насилия, выдав тебя замуж за Луиша ду Соуту, которого я знал, как человека с прескверным характером.
Я говорю это не для того, чтобы отказаться от твоей благодарности, но если для тебя не было важно, верит ли Паулу в Бога, как ты можешь требовать, чтобы он поверил иезуиту?
Тогда только одна божия благодать могла прояснить сознание Паулу, и если Бог не сделал этого, какое у тебя право предполагать, что ты можешь заменить божью волю?
- Тогда было бы достаточно, чтобы он испытывал благодарность. Благодарность – это человеческое чувство.
- Благодарность – доброе чувство, но всё, что человек имеет доброго, приходит к нему от Бога.
Ты вышла замуж за человека, который не имел твоего положения, не принадлежал к твоей вере, и, разумеется, ты сознательно допустила в своё дом опасности борьбы, в которой ты могла победить только с христианским смирением.
И выстроила, в конце концов, пустой очаг.
- Пустой очаг! О! Сеньор падре Онориу!... Это не так… Я отдавала для своего дома всю свою любовь!... – закричала Елена в плохо сдерживаемом раздражении.
- Вот теперь ты должны понять и оценить Паулу, такого маленького и слабого.
Главная любовь та, которая отдаётся Богу, он один сильный и чистый, он один принимающий на небесах, если есть смирение.
Любовь, которая поднимается над земным, чтобы быть распятой в огромной жертве – это истинная и единственная любовь.
Любовь-радость, любовь-желание, любовь-счастье, ты чувствовала её, но это не та великая любовь христианской жены.
Уставший, обессилевший, монах замолчал внезапно, сел, задыхаясь, руки на коленях, взор опушен на красный ковёр, чтобы отдохнуть.
Елена села тоже, в скорби и плаче, прислонив голову в деревянному изголовью кровати.
- Кто бы мог подумать, что в первые же дни своего брака меня настигнет такая буря! – жаловалась она слабо.
- Мир, Елена, для домашнего очага, как море для корабля, есть корабли, которым кораблекрушение угрожает в первом же путешествии при выходе из порта.
Непрочен тот очаг, который хоть раз в жизни не подвергался буре.
В это время жена должна любить свои слёзы также, как она любила свой подвенечный жемчуг.
Снимая с себя цветы апельсинового дерева, она воздвигает крест на своём браке, и выращивает в своём сердце сильные корни христианской надежды.
Если у её муже нет Бога, если он ведёт себя так, как будто Бог не существует, жена должна быть ещё более сильной, учиться быть смиренной, потому что смирение – есть основание той крепости, куда муж, раньше или позже, придёт.
Елена вытирала кружевным платком слёзы, падавшие на колени.
- Это правда, Елена, Бог не запрещает христианке любить неверующего и выходить за него замуж, но отвага такой любви должна закаляться и укрепляться в том героизме, с которым обнимает жена своего мужа, как возлюбленный крест.
Необходимо чтобы невеста соединяла в своих обязанностях по дому, иногда тяжелейших, дело по апостольскому учению, так иначе она не любит достаточно своего мужа, а христианская жена та, которая рада быть с ним даже в смерти.
Поэтому католическая жена, которая вышла замуж за неверующего, должна быть героической и любить мужа в два раза больше.
- Только я знаю, только я… мой друг, что он хотел – зарыдала Елена.
Но, как бы не слыша её, падре Онориу продолжал:
- Женщина неверующего мужчины должна быть ему матерью, и иметь по отношению к нему такое любящее терпение, в котором не нуждается кровный сын.
Желание услышать, как муж призывает Господа должно быть больше, чем желание услышать, как сын в колыбели зовёт в первый раз « Мама, моя мама!... Папа, мой папа…»
И ждать этого всегда, потому что так редки сыновья, которые остаются немыми… и ещё более редки мужья христианских жён, которые бы раньше или позже не приходили бы  вере в Бога.
- О! Только Бог знает, что я сделала такого, что несчастье так рано посетило мой дом…
- Несчастье! Это не было несчастьем, но лишь болью, и когда она входит в дом, ни муж, ни жена не могут избежать её, как могли бы уйти из клуба, в котором им стало скучно.
И если, вместо простого страдания возникает война без передышки, тот, кто последним оставляет дом, из двух супругов – наиболее сильный, а наиболее сильный тот, у кого есть Бог.
Капитуляция более постыдна для того, кто сдаётся в лучших условиях для сопротивления.
Дезертировать в такой битве это втягивать Бога в нашу трусость, путать его всемогущество с нашей слабостью и показывать, что божественную надежда мы покрыли саваном нашего отчаяния.
Монах встал, напряжённый и прямой:
- Елена! Тебе не хватило заботы, которую ты должна была дать Паулу! Ты оскорбила Бога!
Елена прижала руки к щеке, как если бы монах дал ей внезапно пощёчину.
- Да, - повторил он уже спокойно, успокаивая её боль, - ты обидела благого Бога. Богатство и гордость сбили тебя с пути, дочка!...
Елена бросилась к старому другу своего детства, положила голову ему на плечо и порывисто зарыдала.
- Елена, не всё потеряно. Бог – это безграничное милосердие… сядь, дочка… не отчаивайся…
Как ребёнок, Елена дала ему посадить себя на стул, продолжая плакать, сжимая в пальцах кружевной платок, уже был мокрый от слёз.
Голос монаха был теперь мягким и нежным.
- Золото… удовольствия… такие ненужные путешествия… я знаю, дочка…
Удивлённая, Елена уронила руки на подол и подняла на падре Онориу глаза, красные, как две раны.
- А! Вы предполагаете, что я прожила восемь лет в постоянных развлечениях в Европе?!
Так вы узнаете сейчас, что это не так!
Лишь только я пришла на вокзал Россиу и села в вагон, как почувствовала, как прочная веревка, привязанная одним концам к моему дому, а другим к двигателю поезда, в один миг завязалась вокруг моего горла – адская петля, которая сжималась в головокружительном ходе локомотива, но которая, к моему несчастью,  не удушала меня до конца.
После того, как мы проехали Вилар Формозу, началось путешествие по пустыне без конца.
Моя бедная служанка, верная Палмира, которая сопровождает меня всегда,  напрасно открывала окна в купе.
Весь воздух Испании не мог охладить мои губы, и когда мы прибыли в Мадрид, моё сердце и грудь страдали так, как будто их пронзили железным кинжалом.
Я не могла вдохнуть воздуха больше, чем его вместилось бы в соломинке от пшеницы, каждый глоток молока падал в желудок так больно, остро и тяжело, как камень! У меня не было сил больше…
Однажды вечером меня принесли в очень дорогую клинику, но мне казалось там хуже, чем в карцере для солдат, который я однажды видела в казарме Паулу.
Всё меня раздражало и бесило.
Были ночи, в которые мне хотелось разорвать грудь, чтобы воздух вошёл в лёгкие и кровь.
Чтобы уснуть на несколько секунд, меня заставляли пить кучу лекарств, а по ночам в страхе, что я выброшусь из окна, бедная Пальмира висела у меня на шее, держала меня за пояс, и стягивала меня на пол в комнату, боролась, каталась со мной, пока не побеждала меня, или не появлялся кто-то, кто приходил ей на помощь, чтобы привязать меня к кровати.
О! Эти месяцы в Мадриде были ужасны!
Затем в моей жизни наступил пробел в сознании, и очнулась я уже в другой клинике, в Пау. На мне можно было пересчитать все кости, я превратилась в скелет…
И начался новый период из месяцев и месяцев, который я помню смутно.
Когда однажды на рассвете я вновь очнулась, я увидела, что мои глаза выцвели и выгорели от страдания.
После этого я годы переходила из одного госпиталя в другой. То сердцу требовалось жить на равнине, то лёгким – в горах.
Не знаю, сколько раз я поднималась и спускалась с этой Голгофы между югом Франции и горами Швейцарии.
Я жила там, как на войне, одна, покинутая и проклятая, как заблудшая еврейка. Но год назад всё начало улучшаться очень быстро, и здоровье, наконец, победило… Теперь вы видите, была ли моя жизнь жизнью богатой бездельницы…
- Вижу, что ты очень страдала… безумно страдала, дочка…
- Светская дама, которая не увидела Парижа – продолжала Елена, - путешественница, которая хотела лишь здоровья, чтобы снова вернуться в свою усадьбу в Бейре… Туда я стремлюсь…
Монах выразил беспокойство.
- … Я буду завидовать моим крестьянам, моим пастухам, которые бегут босыми сквозь свои стада, через свои поля…
Я буду есть с ними хлеб моей земли, пить воду из моих источников, собирать руками плоды моих деревьев, и по утрам и на заходе солнца буду сама бить в колокол капеллы, чтобы все мои люди в полях, сочувствуя мне в моём одиночестве, читали со мной молитву Аве Мария.
Так я пообещала Богоматери де Лоурдеш, когда много дней назад прощалась с ней в её гроте. Может быть Бог в скором времени пошлёт мне новую болезнь, которая меня унесет из этой жизни и даст мне отдохнуть.
Теперь же меня утешает мысль, что Паулу был благородным даже в тот момент…
- В который ты его покинула… - обрезал монах, который снова стал строгим.
- В который я его покинула?!
- Да… Паулу был сражен в битве, которую он начал ради твоей любви, и вот теперь, когда ты знаешь, что он был ужасно уязвлён, ты бежишь, потому что боишься, что найдёшь его лишенным той статности и любезности, которые восемь лет назад заставили тебя влюбиться.
- Я не бегу, мой друг. Я еду в мою усадьбу в Бейре…
- Это трусость, которую ты приукрашиваешь фальшивой поэтичностью, эгоизм, которым женщина скрывает свою совесть.
Елена, не обманывай себя снова.
Ты оскорбила Богоматерь де Лоурдеш, вручив ей картину буколического язычества в твоей плодородной усадьбе в Бейре… И ты снова изгоняешь Паулу, снова его покидаешь…
- Но, Бог мой, как я могу найти его?
А что если он пал так низко, что моя рука не должна пожать его руку?
- Руке, которая позволила ему упасть в пропасть, не может быть стыдно поискать его даже там, где он упал…. Или ты его не любишь…
- Но я люблю его… Я люблю его навсегда…


- Нет, Елена, ты не любишь Паулу, хотя и почти заставила меня поверить, что ты его любишь.
Ты любишь, да, всех мужчин и всех женщин, весь мир, чей взгляд ты так ценишь, но у тебя нет сил, чтобы его выдержать, если мир увидит в тебе женщину, которую любит презираемый мужчина.
Паулу нравился тебе, пока он был красив, счастлив, удачлив и был в почёте.
Больной, подпавший под власть порока или вовлечённый в преступления (мы не знаем, что может случиться с ним…), но тебя интересует в этом случае лишь спасти эгоистические воспоминания о той любви, которая тебе нравилась.
Ты развелась с ним… это ты, христианка, с ним развелась!..
Паулу, да, я знаю, что он тебя любил.
Одно твоё слово, сказанное со смирением и искренностью после этого письма, и всё бы прояснилось, и твой очаг был бы спасён…
- Но мы не знаем, до чего он мог опуститься… А если у него другая женщина, дети… Мы не знаем…
- Это правда, Елена. Мы не можем предугадать, в какую пропасть может упасть атеист, которого христианская жена бросила в пучину отчаяния…
Ты знала лейтенанта Орасиу Лемуша, друга Паулу, которого тоже оставила жена?
- Знала.
- Я встретил его в Луанде, босого, изъеденного червями, оборванного и покрытого язвами, просящего милостыню.
От ухода жены он бросился в алкоголь, от алкоголя в воровство, от воровства пришёл к убийству.
Увидев меня, от упал мне в ноги, содрогаясь в рыданиях, в поту, плохо пахнущий, лежал на земле, как зловонное тряпьё под африканским солнцем…
- Какой ужас!
- Когда отчаяние побеждает неверующего, в нёго усаживается демон, как сумасшедший за рулём быстро едущего автомобиля.
И нет той пропасти, куда демон его не утащит, грязи, куда он его не уволочёт.
Священник заговорил мягко:
- Елена! Твой жених, твой муж, единственный мужчина, которого ты поклялась любить, которому ты говорила «люблю», может в этот час нуждаться в облизанном и обкусанном хлебе, который в шикарных отелях, где ты живёшь, не отдадут и собаке!..
- Сеньор падре Онориу!... Имейте сострадание ко мне!..
- Или ещё хуже!.. или ещё хуже!.. – прошептал, глядя вникуда, как будто видя океаны преступлений.
- Пожалейте! Сеньор падре Онориу, пожалейте!
Имейте сострадание ко мне!..
- И это всё, что ты мне скажешь? Лишь крики и слёзы!? Ну, хорошо…
И монах поднялся, как закончивший неполную и нераскаянную исповедь:
- Ну, ладно, моя сеньора:
Впредь твои уста больше не почувствуют вкуса хлеба и фруктов, твоя чековая книжка будет как пакет с ничего не стоящим тряпьем, которое только сумасшедшие бродяги возьмут в руки осторожно, как ценное сокровище, и так до смерти.
И, опустив глаза, направился к двери комнаты.
- Я оставлю тебя здесь для размышления.
Елена схватила его за пальто, сжав его с силой в пальцах:
- Сеньор падре Онориу! О! ради любви к Богу, не делайте этого, не оставляйте меня! Выслушайте меня!.. слушайте меня!.. мой мозг разрывается!..
- Также ради любви к Господу я просил тебя, чтобы ты прислушалась к моему голосу, но ты отказываешься слушать его.
- Но слушайте меня!.. выслушайте меня! выслушайте меня!.. молю вас!... как задыхается моё сердце…
- Разве я тебя не выслушал?!
- О! но вы ещё не знаете всего. Я только что вышла из ада печали, из ужасной нервной болезни…
О! Я не рассказала вам всего… Я была безумна, потеряна, и врачи предупредили меня, что любое другое потрясение, какое-нибудь сильное волнение может снова запустить мои прежние мучения.
И чего тогда будет стоить Паулу моя жертва?
Да, я трусиха… Я много страдала… адски… и я не смогу выдержать этого снова…
Одна только мысль о том,  что я могу снова вернуться в мою ужасную неврастению, приводит мой разум на край пропасти… Мне кажется, что я схожу с ума…
Сделайте для меня это, сеньор падре Онориу, - отдайте Паулу всё моё состояние, скажите ему, что я его буду любить верно  и вечно, но чтобы я при этом оставалась здесь, в укромном уголке Испании.
Сеньор падру Онориу! Пожалейте меня!... Имейте жалость!... Я взываю к вашей вере.
- Я верую в Иисуса, Елена, я не апостол твоей любви, Елена…
- Как жестоко, Бог мой!
- Жестоко? А ты думаешь, правильно, что меня, старого, преследуемого, бедного, больного, в соответствии с португальскими законами могут арестовать, что он по твоей прихоти может быть подвергнут опасности в Португалии, где иезуитов унижают, изгоняют и убивают, в то время как ты, жена Паулу, которого ты любишь, будешь с удовольствием предаваться тысячам своих страхов!?
И сдержанно, медленно размышляя, он внезапно продолжал:
- Но ты права, любовь к Богу сильнее любви женщины.
Хорошо, Елена, я сегодня же поеду в Португалию. Буду узнавать о Паулу, но сохраню твоё богатство… которого он никогда не примет.
Елена растроганно стала целовать ему руки:
- О! ваши руки горят… У сеньора Онориу температура?!
- Вот уже много времени у меня всегда температура. Я сегодня поднялся с кровати… но мне бы не хотелось, чтобы врач это видел…
Елена бросилась к столику у изголовья кровати, где лежало много лекарств в аптечных коробочках и бутылках:
- Бог мой!.. но это же очень сильные сердечные лекарства
Да, у меня давние сердечные приступы, которые однажды меня освободят от этого мира. Но эта температура не от сердца…
И продолжил по-отечески, просто и с любовью:
- Теперь ступай… Мне нужно собрать вещи. Скоро еду. Прощай, Елена…
- О!, как же так… О! нет…. не нужно… Не может быть…
И внезапно, упав беспомощно на стул, зарыдала:
- Простите! Простите! Я не хочу, чтобы вы ехали.
Поеду я… Скажите, что мне нужно сделать… Я здесь… скажите… Я приму всё…
Ведите меня, как труп…
И её тело соскользнуло, ударилось о край кровати, к которому осталась прислонённой её голова, она была почти без сознания.
- Как труп» Что ты говоришь, Елена! Как труп! Если бы мои враги тебя слышали… Они обвиняют нас в том, что мы превращаем людей в трупы, в то время как мы просто хотим, чтобы они исполняли свой долг.
Елена сомкнула губы и закрыла глаза. Из под век, как из источников в глубокой трещине, потекли обильные и горячие слёзы.
Старый монах наклонился к ней, взял по-отечески за руки.
- Елена, слушай… вставай… Я был строг не с тобой, но с твоим тщеславием…
Теперь выслушай меня и доверяй мне. Думай больше о Боге, чем о врачах…
Врачи могут ошибаться, а Бог непогрешим и всемогущ.
Для твоего здоровья гораздо ужаснее угрызения совести из-за невыполненного долга.
Благородно отдать здоровье и жизнь ради того, кого ты любишь.
Щёки Елены блестели от слёз как два зеркала.
Её грудь вздрагивала от рыданий, которые не могли никак прорватьсяЮ потому что вокруг горла она снова чувствовала стальную проволоку.
- Итак!... послушай меня!... будь внимательна ко мне!... выслушай меня!...
Елена приоткрыла глаза, слёзы душили её, она снова опустилась на стул.
- Ты помнишь (прошло уже 10 лет), как в саду колледжа, ты также поднимала свои руки, тогда они были руками ребёнка, ко мне, умоляя меня в печали?
Горло Елены было сдавлено, сухо, оно горело, и, не способная произнести ни звука, она согласно кивнула.
- Тогда ты в отчаянии просила о любви и защите против горделивых желаний твоего отца. И я защищал тебя, боролся с твоим отцом. Ты можешь себе представить, дочка, что это была за борьба.
Но теперь эта гордость с возрастом возродилась в тебе… Не слушай её… не желай её… Любовь гораздо прекрасней гордости.
Десять лет назад мне удалось уничтожить гордость твоего отца ради твоего жениха.
И вот я снова теперь поднимаюсь против той же гордости ради твоего мужа.
Почему бы тебе не стать снова той школьницей, если я до сих пор падре Онориу!...
Почему бы тебе не довериться снова мне?..
Итак, ты умоляла меня, стоя на коленях посреди цветущего сада, чтобы я спас твоего Паулу.
А сейчас, я буду на коленях (и монах встал на колени) молить тебя спаси Паулу.
Елена встала, дрожащая, нежная, побеждённая.
- О! сеньор падре Онориу, на коленях!... на коленях!... у моих ног!
- Ты просила от всего своего маленького сердца, и я услышал тебя…
Сейчас я умоляю тебя во имя бесконечного Сердца Иисуса…
Елена наклонилась, поднимая его, переменившись, уже отважная и спокойная:
- О! я поеду… встаньте… я поеду прямо сейчас… я уезжаю спокойно… я сделаю всё… Моя гордость улетучилась… победила любовь!
Молча и сосредоточенно священник продолжал стоять на коленях со склонённой головой, неподвижный, в глубокой молитве.
Елена наклонилась снова, и в этот раз подняла его нежно обеими руками.
- Благодарение Господу! – прошептал монах – Я молился небу, чтобы оно забрало у тебя гордость, и Бог внял мне…
Если бы он смог удовлетворить и новую просьбу, о которой я просил для тебя и Паулу…
- Боже мой! Как душа монаха любит своих врагов!... Ваша любовь к Паулу кажется мне большей, чем моя! -  воскликнула Елена
- Ты, Елена, любишь Паулу из любви к Паулу, я люблю Паулу из любви к Богу.
И уже доверительно, с радостной улыбкой:
- Итак, Елена, отправляйся. Я буду с тобой. Пиши мне… Теперь, я должен вернуться в постель… Чувствую себя истощённым… Если врач придёт, он будет ругать меня, что я убежал из кровати, чтобы отслужить мессу…
Прощай!... Прощай!...
Когда падре Онориу вышел в двери, чтобы попрощаться, в широком коридоре, ожидая кого-то, разговаривали два португальца.
Елена прошла между ними с ещё мокрыми щеками, как розами в росе, с блестящими печальными огромными глазами, такого утреннего синего цвета, который бывает перед восходом солнца…
Два португальца, давая её проход, восхищённо глядели на неё.
- Чёрт! И мы ездили по Испании в поисках красивых женщин!
- Да, эти иезуиты всегда удачливы!
- Ты только представь: мы, которые желаем красивых испанок, должны охотиться за ними, тратить деньги, и смотри, восхитительная португалка выходит из норы иезуита.
Они засмеялись, прикрывая рот рукой, чтобы Елена их не услышала.
- Бедняга! Он такой старый!..
- Мой друг, когда в иезуите заканчивается голод по красоте, у него удваивается жажда золота…
Готов держать пари, что эта богиня – миллионерша.
Смотри, вон входит Амилисар.
И они устремились, чтобы обнять высокого юношу, одетого в элегантный серый костюм, с пальцами, унизанными драгоценными камнями.
- Да здравствует наш консул! – прокричал один, энергично обнимая его.
- Ты выглядишь восхитительно, парень! Дипломатия влияет на тебя отлично!... – воскликнул другой, притягивая его к себе.
- Ты получил мою записку?
- Только что.
- Они не задержались здесь. Три гордые андалузки!... И скажи, ты не знаешь эту женщину? – спросил португалец, показывая в конец коридора, из которого только что скрылась Елена.
- Нет.
- Я тоже нет.
- Это жена Паулу Менезеша.
- Эта благочестивая миллионерша, которая оставила его ради иезуита?
- Она самая.
- Ну, разве я не говорил тебе, что она миллионерша!? Ах, эти иезуиты!
- Я знал её милой куколкой, и, чёрт!, она стала прекрасна и соблазнительна, как богиня.
- Однако, сейчас они сошла со своего Олимпа.
И показал осторожно на дверь падре Онориу.
После этого они поспешили к окну, чтобы посмотреть, как она выходит из отеля.
 - Чёрт!
- Какая женщина!
- Какая великолепная женщина!
Елена уходила быстро, с лицом, закрытым вуалью.
- Мне кажется, что она плакала.
Консул громко рассмеялся:
- Сынок, …. В комнате заточённого иезуита никогда не появится Мария Магдалена этого сорта, без того, чтобы не повторить перед ним сцену страсти…
И внезапно сказал с бешенством и презрением:
- О, эти иезуиты, эти подлецы! Сколько зла они нам причинили! Вы не можете представить, как они вредят Португалии.
Перед отелем остановился белый автомобиль с тремя испанскими проститутками, которые делали энергичные знаки своими красными веерами в сторону окна.
И три португальца быстро спустились по покрытой ковром лестнице отеля.












Комментарии

Отправить комментарий