II
Аббат
из Санта Леокардия ду Вале
Посредственная внешность, обычный
тип падре из Миньо, с деревенским лицом, одетый стандартно в чёрную одежду,
состоящую из короткого двубортного сюртука, мягкой шляпы, такой же черной, как
и грубые ботинки, белая резинка с изнанки черного воротничка, доходящего до
высокого жилета, на цепочке от часов отсвечивает брелок в виде серебряного
крестика, круглые очки на выбритом лице, похожем на все другие лица – на
ярмарке, сельском празднике, новой мессе или отпевании, аббат Санта Леокардии
не бросался в глаза, не выделялся, нет, среди своих других сельских коллег.
Пятьдесят лет. Когда он снимал
шляпу, можно было увидеть залысины, идущие ото лба, коротко стриженные волосы,
показывающие строение его черепа, круглого и короткого, и уши, слегка
оттопыренные. Карие близорукие глаза казались спокойными за стеклами очков. Рот
довольно круглый, выпуклый, некрасивые очертания губ с толстой верхней губой,
которая даже будучи выбритой, была анилинового цвета и казалась поросшей
трехдневной щетиной, таким волосистым было его лицо; и когда на мессе во время
«Dominus vobiscum» (Бог да пребудет с вами)
внезапный свет из бокового окна падал по диагонали, увеличивая всё в объёме,
эта темная губа казалась усами из… плоти. Подбородок почти без изгиба подходил
к нижней губе, говоря об отсутствии умения у той неуклюжей стамески, которая вырезала
эту часть его лица. Короткая шея, сухие щёки, потемневшие на солнце, казались
ещё более смуглыми, когда одевал он белую сутану, и тогда обожженная кожа этого
деревенского человека более походила на кожу моряка: как у одного из обожженных
солнцем священников на картине Руру Гонсалвеша[1],
когда на фоне украшенного тонким кружевом белого облачения священника,
нарукавников и сутаны белого шёлка с золотыми нашивками, более выделялись
деревенские черты лица этого мореплавателя, взрощенного в горах.
Всё в
нем казалось незначительным и говорило о замкнутости.
Однако,
если бы вы его видели и слышали во время его работы, по воскресеньям, на утренней
мессе, во время разговоров о священном, во время служения, в приходской церкви,
среди огромного количества книг по истории, философии, теологии и естественным
наукам, среди которых была даже энтомология – она была для него упоительным
увлечением в перерывах его утомительнейших профессиональных дел; вы бы
понимали, кем был аббат Санты Леокардии ду Вале, падре Антониу да Силва
Оливейра, с его умом, знаниями, заслугами и добродетелями. Этот толстый рот
одухотворялся, когда говорил о высших материях. Глаза, возбужденные живым
восприятием, как будто бы загорались изнутри и сияли проницательным светом, и
точное движение бровей, поднимавшихся и опускавшихся, отражая его настроение,
оживляло его речь, оживляло и расцвечивало его лицо, обычно тусклое и
неподвижное. Но более всего контрастировало с остальной его вульгарностью это: благородные
белые руки, узкие ладони, длинные пальцы, как элегантны были его жесты, которые
говорили об утонченном способе бытия этой малоизвестной души, этого
образованного тайного ученого в деревне пахарей, удаленной от культурных
центров, от железнодорожной станции и от дороги, по которой ходили автобусы из
Фамаликао в Порту.
Эти
руки! Так выглядят руки тех, кто работает очень точными инструментами –
микроскопом, например; но так выглядит и почтенная утончённость того, кто
открывает каждый день золотым ключом дверцу дарохранительницы, и легкими
пальцами в религиозном почтении отнимает платок белого шелка, окаймленного
золотом, от святого места присутствия живого Иисуса в освященной хостии.
***
Падре Антониу да Силва Оливейра
родился в Крепинш де Сима, в самом центре Миньо, где его отец был королевским
учителем начальных классов. Его дядя, аббат этого района, обладал высокой
культурой гуманизма, истории, математики и естественных наук. Самоучка (за
исключением теологии, изученной в семинарии Браги), он всё изучил сам. Это была
душа с сильнейшей тягой к знанию. Читал всё! Уже будучи седым, увидел в книжном
магазине в Порту книгу под заглавием «Английский без учителя». Полистал её,
купил, сказав сам себе: «В моём возрасте это «без учителя» и есть как раз тот
учитель, который мне подходит: он не будет ругаться», и, отложив в сторону
афоризм «языки со слюнями, наука с бородой», в шестьдесят лет выучил
английский! Был у этого дяди падре Мигель, который его племянника Антониу
научил всем нужным дисциплинам и подготовил его к экзаменам в семинарию.
Уже во время начального образования
открылась у него не по возрасту ранний интерес к устройству Природы. Насекомые,
которые прятались под камнями, во влажной земле, которые ползали в листве,
которые сидели на листьях деревьев, взбирались на стволы, которые летали и
садились везде – на цветы и на мусорные кучи – привлекали его внимание: ему
хотелось знать их названия, повадки, какая от них может быть польза. В этих
изысканиях ему помогали два его брата, Жузе и Франсишку, которые были немного
моложе него, но, как и он, были любопытны и наблюдательны:
- Знаешь, - говорил Жузе, - я
сегодня видел маленькую пчёлку, которая сделала маленькое отверстие в сухой
ежевике, а потом засовывала туда цветочную пыльцу, которую принесла на лапках.
- А что ещё? Что ещё? – спрашивал
нетерпеливый Антониу.
- Я открыл ежевику и нашел внутри
капельку мёда.
- Мёда? Почему ты так думаешь?
- Потому что я его пробовал. Он был
сладкий.
В другой раз брат Франсишку
спрашивал брата Антониу:
- Знаешь, что делают жуки в навозе?
- Знаю.
- И что ты знаешь?
- То, что я видел. Они делают мячик
из навоза, который затем закатывают в ямку в глине.
- Зачем?
- Пока не знаю! Но однажды я узнаю
об этой ямке всё до конца.
И три брата соревновались – кто из
них больше заметит, чтобы потом больше рассказать остальным.
Всё это произошло из-за чтения
«Хрестоматии», снабженной гравюрами и цитатами в прозе, которые описывали жизнь
и поведение животных; это любопытство было наследственным, потому что их отец
тоже очень интересовался зоологией и время от времени рассказывал на уроках
факты, относящиеся к жизни животных, которые увлекали и впечатляли самых разных
подростков, но особенно, его сына Антониу, в котором, таким образом, были
посеяны семена, которые впоследствии могли бы прорасти в нём и сделать из него
выдающегося энтомолога.
Поведение животных, характер
животных!
Аббат из Санта Леокардия ду Вале
рассказывал, что никогда не мог забыть впечатления, произведённого на него и на
его братьев его отцом во время одного урока, когда он рассказывал о диком
животном и его хозяине:
«В Колизее один укротитель вошёл в
клетку с прирученным тигром и голосом и щелчком хлыста приказывал ему прыгать с
одной тумбы на другую, подниматься и спускаться с лестницы. Зверь был в плохом
настроении: злобный взгляд вниз, алая пасть открыта, огромные белые зубы
оскалены, взбешённые ноздри, рычание в подавленной злобе, он всё время отводил
взгляд от хозяина, который с палкой в виде вил наготове в правой руке заставлял
тигра повиноваться. Но однажды укротитель, входя в клетку, поранил колючей
проволокой, ну заметив этого, тыльную сторону ладони. Спектакль начался. Но
когда злобный тигр заметил кровоточащую руку укротителя, она завладела его вниманием,
его глаза загорелись, им овладела страшная злоба, и в стремительном прыжке он
бросился на хозяина, повалил его лапами, разодрал ему руку, из которой потекла
красная теплая кровь, схватил зубами его шею, и убил его. «Вид крови привёл
тигра в ярость и помрачил его разум» - объяснял учитель.
Мальчик, которому было всего
одиннадцать лет, никогда не смог забыть трагического отцовского рассказа,
который в этот вечер заставил их оцепенеть от ужаса.
***
Закончив свою начальную школу в
течение четырёх лет, он получил: латинский, выученный старыми методами, который
не допускал к чтению текстов без знания наизусть склонений и глаголов;
арифметика и эвклидова геометрия; начала физики, зоологии и ботаники; география
и история, и поверхностно португальский и литература.
Но всё это было выучено
теоретически, по книгам, где гравюры были малы и недостаточно демонстративны.
Не было глобуса земли, звездного глобуса, телескопа, реторт, никаких скелетов,
хотя бы кота, ни даже цветных картинок с необходимыми для школьников
демонстративными рисунками.
Когда начальная школа подходила к
концу, ученик Антониу, смышлёный и неудовлетворённый, поняв существующие у него
пробелы в обучении, сказал: «Это очень неполноценное обучение». Он чувствовал,
что, за пределами этого книжного обучения, есть ещё живое практическое обучение
– должна существовать и реальность, связанная с теорией. Это понимание породило
в нём сильнейший голод по практическому обучению природы напрямую. С надеждой
он улыбался внутри себя: «Однажды я попаду и буду учиться в кабинете физики,
химии, зоологии, ботаники. У меня будут деньги, чтобы купить все нужные
инструменты, специальные книги. Я буду счастлив». Как он был доволен, когда
впервые увидел, как работает дистиллятор для агварденте!
Между тем, на длинных каникулах
августа и сентября, хотя он и продолжал ездить на двухнедельные ярмарки Сау
Кушмаду и Оурелы, он занимался тем. что проверял на практике то, что выучил в
теории:
- Хочу увидеть, правда ли то, что
говорят книги о природе.
Крепинш де Сима был регионом, где
росли сосны, каштаны, дубы, кустарники. Оно
обошёл его весь ногами в своих толстых ботинках из невыделанной телячьей кожи.
Ещё не поднималось солнце над этой скалистой землёй, а Антониу уже завтракал
кофе с молоком и хлебом с маслом, которые заботливая мать, встававшая ещё
раньше него, готовила для него, ещё не начинался день, а Антониу – рубашка
распахнутая навстречу утренней свежести – пересекал поле, поросшее кустарником,
уходя от родительского дома чтобы идти по разрушенным падающими камнями
дорогам, по узким тропинкам меж кукурузы, по левадам, по краям гор, по тенистым
аллеям, здесь, там, далеко, в поисках насекомых, которых наблюдал в объектив
старого бинокля и собирался коллекционировать.
Начал он так своё рискованное
самообразование:
- Хочу видеть всё сам, учиться сам
и делать собственные выводы.
И настаивал в своём подростковом
упрямстве сознательно:
- «Magister dixit», не получится!
Иногда ему в голову приходило такая
самоуверенная мысль, которая была так возможна: превратить в «табула раса» всё
то, что он знал о насекомых, и, по-картезиански взращивать науку сомнения,
чтобы всё наблюдать и изучать заново, создавая осторожно собственное учение.
В этом требовательном расположении
духа он заполнял свои каникулы поисками, скрупулёзными и постоянными наблюдениями,
читая, сравнивая, делая выводы.
Но наступил октябрь, в котором он
был внесен в списки семинарии Грилуш в Порту, и в течение трёх лет, полностью
поглощённый философией и теологией, он оставил своё любимое изучение
естественных наук, к которому чувствовал особую склонность, к которому
стремился, о котором думал.
В ходе этого трёхлетнего курса, в
котором он был очень прилежен, случилось с ним сильноё «пустяковое заболевание»
(по его словам), которое его могло унести: после одного шотландского душа[2] он
подхватил простуду. Температура была очень высокой, боль в спине, мокрота не
отходила. Воспаление лёгких! Он слабел. Врачи хмурили лбы:
- Что будет дальше? – спрашивали
они себя.
Больше месяца он провёл в кровати.
Очень ослаб, но в конце концов, поправился.
Все заметили изменение в его
внешнем виде. Был май. Один из докторов, который наблюдал за ним, посоветовал:
- Сосновые рощи Крепинш де Сима.
Месяц обещает быть прекрасным. Вот, если бы мне бог дал сейчас оказаться в
поле, услышать кукушку в кронах деревьев!, - сказал врач в приступе саудаде.
Он излечился, но какой-то недуг
сохранялся:
- У меня постоянно здесь (и он
заводил правую руку за спину, указывая точку на спине), у меня постоянно здесь
были «часы», которые идут вместе с изменениями погоды, - говорил впоследствии
аббат.
Иногда прибавлял с еле заметной
улыбкой на толстых губах:
- Или, как это называл мой
брадобрей Куштодиу: «алфавитный указатель», и ласково вдохновляюще добавлял:
- Он будет с тобой всю жизнь, уже
никогда не покинет твоё тело!
Куштодиу! Это живописное существо с
тупой бритвой и грубыми ножницами, более подходящими, чтобы подстригать
виноградную лозу или крылья у куриц, подравнивал бороды по субботам своим
терпеливым клиентам, ежемесячно подстригал волосы и брил бритвой затылки
«повыше, чтобы надольше хватило». Клиентура договаривалась об оплате – один
алкейре[3] кукурузы
в год. В другие времена от ставил пиявки, банки и лечил нарывы. Но, как он сам
говорил, на кровопускание никогда не осмеливался. У него были разные домашние
рецепты, он был известен тем, что мог убить боль чесночной соломой – толстая
чесночная солома в крепком оливковом масле, которая воняла очень долго. В дни ярмарок
он выпивал и играл на кларнете,.
***
Два дня спустя после новой мессы[4] ему было
велено спуститься из Крепинш де Сима в Леокардию ду Вале, которая находилась в
нескольких днях от его родной земли. Он пошёл тут же.
В первую зиму с ним случился
затяжной грипп. Его лечащим врачом был доктор Бруну Барселар. По выздоровлении
доктор прописал ему укрепляющие лекарства и посоветовал, чтобы он жил, как
можно больше на свежем воздухе.
- Но я и так живу только на свежем
воздухе! – с улыбкой ответил аббат, который действительно много ходил, потому
что его приход был очень протяжённый.
В перерывах своей тяжёлой
приходской деревенской жизни, которая происходила на этой большой территории,
которую он был должен обходить – «Pedibus calcantibus[5]» - говаривал аббат – он
отдавался своим энтомологическим штудиям, на которые тратил все свои сбережения
и небольшие деньги, которые сберегал и посылал ему отец.
Так как он жил всегда в ограниченной
деревенской среде, где и родился, где получил начальное образование у отца и
подготовительное у дяди один, лицом к лицу с учителем в своей маленькой
комнатке, ему не хватало соучеников, с которыми он бы мог обмениваться первыми
чистыми впечатлениями, которые ему доставляло его искреннее чувство, его живой
от рождения ум, это чувство одиночества так глубоко вошло в его душу в детстве
и отрочестве, что сохраняло свою свежесть всю жизнь, несмотря на всё её большие
и мелкие трудности. Он был застенчив, немного замкнут, робок, и это всё
совмещалось с его врождённой скромностью, смиренностью, он, со стороны матери
был сыном, внуком и правнуком пахарей – земля была в его душе – хотя со стороны
отца мог бы принадлежать семье хирургов, учителей начальной школы, разных
духовных лиц, среди которых самым известным был падре Мигел Лопеш де Оливейра,
аббат Крепинш де Сима, который его научил всему необходимому для поступления в
семинарию. Но был этот физический корень, это моральное качество сына земли,
сына пахарей, которое приближало его к народу, который он ценил, потому что
чувствовал и понимал. Со своей стороны, народ желал добра и только добра своему
аббату так как кроме того, что он был рождён тут же, они видели в нём себе
подобного, и не благодаря уважению или учености, а благодаря тому, что в своих
сердцах ион, и народ, рождались и росли на одной земле Минью, спина к спине, чтобы
креститься в одной купели.
Аббат Санты Леокардии ду Вале
проводил, таким образом, свои трудные годы, руководя усердно своей большой паствой,
где в основном были добрые души, но были и злые, некоторые были воспитаны,
некоторые грубы, и изучая всегда, когда была возможность крохотный мир
насекомых …. Туда и обратно, делал он вылазки в Куимбру и Порту, чтобы изучать
в кабинетах зоологии свой дорогой предмет – насекомых.
Он также ездил в Порту
консультировать одного известного медика, которого в Санта Леокардии ему
представил доктор Бруну; и так как с первых же продолжительных разговоров они
стали хорошо понимать друг друга, их прекрасные души взаимно ценили друг друга
и восхищались друг другом. Их взаимное расположение росло видимое всем. Этого
врача звали Рауль Сакадура, который, несмотря на молодость, снискал себе славу
хорошего клинициста. В то же время, глядя на добрую энергию, его благородство,
его характер, о нём говорили:
- Доктор Рауль Сакадура – настоящий
человек!
Комментарии
Отправить комментарий